Весталка

Никонов Николай Григорьевич

Я видела, как ротный хмурился, качал головой, потом снял даже пилотку, прислушивался.

Страшно, когда в неизвестность, в темноту уползают люди и ты, хочешь не хочешь, остро, до головной боли, до озноба в ногах должна ждать. Временами от этого ожидания начинает трясти. Слух перенапрягается. Все нервы — тоже. Сидишь, вздрагиваешь от каждого шо-роха. Думаешь: вот сейчас, вот сейчас... Резнет гулкая ночная очередь, засипит набирающая высь ракета, одна, другая, третья, повиснут, изливая свой клонящий, прижимающий свет, — и начнется..

— Иди спи! — сказал ротный. — Ты им ничем не поможешь. Если еще

полчаса будет тихо — значит, прошли. Пронесло. Только бы на

своей не подорвались. Саперы саперами, а мины минами. Да и темно..

Опять осторожно поднявшись, глядел за бруствер. Ночь была тихая. Я уже подходила к землянке, когда на той стороне и, показалось, далеко, загремела перестрелка, полетели ракеты.

«Напоролись!» — так и оборвалось что-то в душе. Побежала обратно. За полосой, как раз в стороне сожженной деревни, шел бой. Слышно было, как с тупым, «тукающим» звуком рвутся мины.

— Накрыли! Будь прокляты.. Накрыли! — ругался лейтенант. Постепенно стрельба стихла. За нашими спинами начало сереть,

розоветь. Начинался новый день. Творился тихий, сонный рассвет, и с такими же тихими, сонными, серыми лицами сидели мы все. Чего-то ждали. Никто из пяти бойцов и сам Бокотько не возвращались.

Неужели все убиты?

Весь этот тягостно долгий, глумливо ясный и жаркий день мы гадали, где разведчики. Одни говорили, может, прошли, прорвались к немцам в тыл, где-нибудь лежат, затаились. Но большинство не соглашалось: слишком

146

скоро немцы обнаружили разведку, по времени солдаты едва только миновали бывшую нашу передовую, теперь заминированную, да еще ничейная, да столько же до деревни.. Скорее всего, убиты или ранены — лежат на ничейной.

День запомнился бесконечным солнцем. Казалось, оно никогда не зайдет. А жара дурила. К вечеру все становилось еще безотраднее, и я уже всерьез суеверно обдумывала, может, накликала им беду. Ведь Бокотько смеялся: «Не провожай!» Дурная, глупая мысль точила меня: ведь вот в прошлые разы они ходили на такие задания и — возвращались.

Лейтенант Глухов будто понимал мое состояние, когда опять мы сидели в той же траншее, откуда ушли разведчики. Чего-то ждали, беспокойно, безнадежно. Темнело, и в степи кричали перепела, а в ближней балке пробовал голос коростель: «Крэк-крэк.. Крэк-крэк..» Он и вчера там кричал.

— Боем надо было отвлечь фрицев с фланга, — сетовал ротный. — Я же докладывал капитану. Уперся, как.. А его — учить... Не в духе, видать.. — Вольно или невольно он глянул на меня.

И опять мысль, что я, пусть косвенная, причина неудачи, а может, и гибели этих бойцов, полоснула меня.

Кричали во тьме перепела. Точил коростель. Трещал где-то ночной самолет У-2.

— Товарищ лейтенант, — обратилась я к ротному.

— Чего ты там? — небрежно отозвался он, занятый своей думой.

— Алексей Фролович.. Можно — я туда сползаю? Может, они раненые лежат. Может, близко.

— Никуда! — жестко оборвал он. — Чего выдумала? Спасать будет! Идите спать.. Спасительница..

В это время кто-то из бойцов охранения заметил ползущего. Он полз медленно, как передвигаются только раненые, теряющие силы, но полз.

Хотела перелезть ему навстречу — лейтенант дернул за ремень.

147

— Никуда!! —еще жестче осадил он.

Боец (это

был один из разведчиков) дополз до траншеи, его втащили через бруствер. Был он весь в крови, громко дышал, стонал. Оказался раненным в ногу и в бок, но, по-моему, не опасно. Ногу он перевязал, а в боку рана была неглубокая, без проникновения в полости. Потерял кровь. Пока я его перевязывала, осматривала, утешала, он с трудом приходил в себя. Поили чаем. Уложили на шинелях. Он то впадал в забытье, то бормотал бредовое, несвязное.. Потом вдруг, будто опомнившись, сказал связно:

— Бокотько там, живой.. Раненый.. Лежит в воронке.. У самой.. У самой..

После этого он потерял сознание или уснул.

— У деревни он! — сказала я Глухову. — Надо его спасать.

Лейтенант поднялся.

Теперь я уже не просила. Теперь это была моя обя занность спасать раненого.

Глухов дал мне в сопровождающие двух солдат из пополнения: Котова и Непею. Оба они были какие-то ненадежные, как мне показалось, пошли за мной неохотно. Особенно этот Непея, маленький, почти с меня, солдатик с черными глазами хитруна и лодыря. Мы перелезли бруствер, довольно быстро перебрались через минное заграждение, о котором Глухов строго-настрого предупредил: держаться на ориентир — не завернуть влево, как обычно бывает у неопытных ползунов, потому что правая рука и нога работают сильнее и ползущий, как и пловец, без ориентира может сделать даже круг. В первый раз я ползла так, ночью, не знаю куда, отбрасывая словно какой-то внутренней силой колющую, ознобную мысль: вдруг сейчас попаду к немцам. Этого я боялась больше всего. Утешало только, что с собой у меня граната. Ее мне дал ротный неделю назад. Я просила у него пистолет. Но пистолета не было, и он дал гранату, когда я, чуть не плача, объяснила: «Боюсь, что ночью немцы устроят вылазку и я попадусь им! Из-за того не могу спать!» Теперь, засыпая, я клала гранату всегда с собой. Граната была в

148

сумке. И я даже с облегчением ощущала ее тяжесть. Ползли мы тихо, медленно. Солдаты впереди, я несколько отставая от них, но когда миновали полосу заграждений, как-то так получилось, что впереди оказалась я, а Котов и Непея уже сзади. До деревни должно было оставаться около километра, а раненый Бокотько где-то на полосе. Но где? Как его искать? Что, если мы заползем прямо к немцам? Теперь я ползла с еще большей осторожностью, замирала при каждом шорохе, прислушивалась. Где ты, Бокотько? Где? Ничего не было ни видно, ни слышно. Молчала степь, овраги, небо, темнота, немецкая передовая — все молчало ужасной всевидящей тишиной. Где — где? где — где? где — где? — казалось, повторяло мое сердце. Я едва дышала от напряжения. Я почему-то не думала, что немцы накроют нас огнем, я только думала, не свалюсь ли к ним в окоп. Так было не знаю сколько. Я ползла, и руки мои упирались то в нежную молодую траву, то во что-то жесткое, подобное жнивью, и то же самое чувствовали мои колени и локти, они уже болели, отказывались двигаться. Вдруг я вздрогнула и ткнулась щекой в траву, к земле. Надо мной, над нами, шелестя шипящим хвостом, возносилась и трепетала молниевидным светом зелено-белая ракета.

«Заметили!» — закрывая глаза и съеживаясь, подумала я и ждала: сейчас загрохочет.

Но ракета сгорела и погасла. Все было тихо. Не верилось, что нас не обнаружили. Я лежала, боясь пошевелиться, и вслушивалась, казалось, всей кожей, не только ушами. И я услышала, мне почудилось, что слышу не то стон, не то хрип. Что-то хрипело не очень далеко справа, то затихая, то усиливаясь. Или показалось? Все-таки полной тишины этой ночью не было. Где-то в стороне шел бой, погромыхивало, и, может быть, это отвлекало врага, его сторожевое охранение, видимо, для порядка пускало время от времени эти ракеты.