Весталка

Никонов Николай Григорьевич

«Ур-ра-а!» — закричали девки. «Ур-ра-а-а!» — ненатурально подхватила Валя, так что я вздрогнула за нее от стыда. «Время! Время!!» — кричал мой сосед, Вольдемар, Вольдемар Захарович!

273

Виктор Павлович, вздев бровь, солидно, с салфеткой, откручивал проволоку. Полковник действовал нахрапистей.

«Бац!» — грохнула его бутылка. Пробка хлестнула в потолок, запрыгала на столе. Девки опять взвизгнули.

Виктор Павлович открыл с солидным артистическим

хлопком. Повел лишь сановной бровью, разливая в подставленные фужеры шипучее вино. Полковник лил через край, на скатерть. Но тут закуковала, выскочив из резного домика, деревянная кукушка. И вот я в первый раз в жизни пью ледяное, колющее в горле, в носу шампанское. За новый, СОРОК ПЯТЫЙ! Пью. А горькая мысль, что должна я, несомненно, должна расплатиться и за это шампанское, и за это неправедное торжество, — стучит у меня в голове. Пью шампанское в 1945-м! Может быть, с непривычки от выпитого вина мне стало немного легче, спокойнее, но все равно не перестала себя чувствовать белой вороной в этой квартире Аладдина, в этой компании, в своей форме, в ремне с портупеей, в чужих, мягко опушенных туфлях и даже в дареных, Валиного размера чулках, которые мне велики, сползают, и я как можно незаметнее пытаюсь их подтягивать через юбку. Давит горло тесный, жесткий пластмассовый подворотничок, давит жесткий новый ремень, ем, пью, и еда не лезет в горло. Не то, как бывало там, в землянках, под самолетный гул, под дальний грохот. Да разве такая была еда? Какая-нибудь каша, сало, праздник — если тушенка. А вот праздник настоящий, и я на нем лишняя: кукла, дура, дрянь..

Лысый Вольдемар, видимо, четко решил — я для него. Так и положено по сценарию. Вот зачем я здесь.. Ухаживает, льет вино, прислоняется. Будто невзначай кладет руку мне на бедро. Противная широкая лапа, пальцы-сардельки.

Смотрю на него строго. Убирает. Решил, видимо, — еще не время. Полковник и Виктор Павлович попеременно провозглашают тосты.

Как водится, за женщин. «За наших прекрасных девушек! За наших милых подруг!» — торжественно говорит Виктор Павлович. Он раскраснелся, глаза

274

так и гладят Валю, и меня, и Фросю, только на рыжую-гнедую не слишком косит, а видно, и она по душе. Сказать правду, коль не брать себя в расчет, женщины за столом высший сорт, все молодые, на двадцать, на тридцать моложе кавалеров. А описывала, описывала — не знаю, кто лучше. Все разные и даже, как нарочно, четырех типов: брюнетка Валя, рыжая Нюра, шатенка Фрося и я, коли уж так — блондинка, ближе к блондинке.

— А вы мне, Лида, очень нравитесь, — шепчет Вольдемар. (Господи, Воль-де-мар!) — О-чень! Я беленьких обожаю.. А вы такая.. пышечка, курносенькая.. За такую девушку — душу не жалко.

«Вот, — думаю, — щедрый.. Ух, какой липкий. И еще Вольдемар! Каль-мар».

Встает полковник, он красен от выпитого, грозен, поднятая рука — не рука, а какая-то как бы десница.

— Предлагаю тост! Внимание!! Пьем.. За Сталина! За нашу Победу! Пьем стоя! До дна! — важно поглядел по сторонам, кольнул меня взглядом.

— До-о дна!!

Пьем стоя. Пьем до дна.

За Сталина. За нашу Победу!

Думаю: «Знал бы, видел вас Сталин, были бы вы где-нибудь в другом месте, и я заодно с вами». Как это легко говорить высокие слова, пить за победу

в такой вот комнате, с голландскими картинами, часами с кукушкой, коврами — откуда их столько у этого Виктора Павловича?! Как в комиссионном. В каком-то ломбарде..

После тостов потянуло танцевать. Перешли в гостиную. Явился патефон. Виктор Павлович торжественно установил его. Патефон, конечно, какой-то не наш, весь в никеле, и такие же иностранные ящики-альбомы с пластинками: фокстроты, австрийские вальсы, аргентинские танго. Патефон был громкий. Пришлось танцевать, хотя я разучилась, танцевала куда как плохо, но лысый поклонник не отставал ни на шаг, и я, негодуя в душе, все играла эту дурацкую роль, танцевала, старалась не прикасаться к его

275

круглому животу, а Вольдемар все притискивал меня, лез к уху пьяными, пахнущими вином и какой-то дрянью губами. Виктор Павлович танцевал со всеми, приглашал и меня. Танцевать он мог только медленно из-за своей хромоты. Полковник не отпускал свою задастую фыркающую кошку, Александр Иваныч — Сано — величаво курил, рядом с Фросей, которая курила тоже, кривя как-то набок свой губной бант, так что под розовой круглой щекой, чуть ниже края губ, рождалась эффектная вороночка.

К середине ночи все устали. Яркая Валя побелела, сидела в кресле с видом прекрасной грешницы. Но неугомонный Виктор Павлович явился с графином какого-то красного, с фужерами и, раздав их гостям, наливал. Кричал: «За Новый, московский!! Пей, душа! За Новый, московский!» И когда все выпили, хлестнул свой фужер в угол, совсем ухарем, басом вскричал: «Сано?! Сде-лай! Пра-ашу! Душа горит! Сано?! Уважь!!»

Сано, то есть Александр Иваныч, отставив бокал, послушно поплелся к пианино, сел, открыл крышку, с послушной любезностью глянул на хозяина, склонил голову в реденьком проборе. Все явно ждали.

— Сано! Нашу! Да-ва-ай! — возопил Виктор Павлович, глянув на всех орлом.

Сано, согнув под углом свой плоский стан, как-то нежданно артистично ударил худыми пальцами по клавишам, заиграл нечто ухарское, расплясное. Эх, пляши, душа!

тотчас рыжая кошка с привизгом пошла, мотая косой, задирая подол. Мелькали пухлые белые ляжки, трещали каблуки, извивалось, блестело зеленое платье. Давно не видала я так самозабвенно, отчаянно пляшущей женщины и даже сквозь отвращение к ней почувствовала что-то вроде зависти. А кошка плясала. Светила глазами. Разнеженный, стоял полковник. Хлопал, топал здоровой ногой Виктор Павлович. Томно улыбалась Валя. Кукла Фрося, закинув плотную ногу на ногу, так что всем на виду кружево рубашки, курила, с прищуром водила головой. Рыжая плясала и плясала, пока Сано — Александр Иваныч — не завершил оглушительным бегущим

276

аккордом.

— Н-ну, уважили... Эх, лихо! — хлопал Виктор Павлович. В ход опять пошел графин. Потом Сано играл что-то медленное, и танцевали все, кроме Фроси. Потом почему-то погас свет, и тотчас этот проклятый Вольдемар, видимо, решив: пора! — кинулся обнимать, облизывать, лез под подол. Я молча ожесточенно сопротивлялась, он был примерно одного со мной роста, разве что чуть выше, и в конце концов смазала его по роже, от толкнула, так что он полетел на ковер, ушла на кухню.