Весталка

Никонов Николай Григорьевич

— Вы ведь.. из Свердловска! — полуспросила я. — Степан Анисимо.. Поставил котелок. Вгляделся.

— Откуда знаешь?

— Да я с вами.. С госпиталем.. В эшелоне ехала... Тогда...

— Да неуж? Ты? Как тебя? Такая махонькая была, булочка подовая? Ты? С Валькой-диетсестрой подружки?

Назвала себя. Он тотчас сел рядом.

— Ох ты, девка моя! Землячка еще, значит?.. Ты, говорят, из госпиталя,

выписки?

Объяснила.

Рассказала и про город. Слушал, будто мед пил. Потом спросил про ресторан «Ялту». Сказала, что «Ялта» вроде бы жива-здорова, стоит на месте, только не знаю, кого теперь там кормят. Все рестораны-кафе закрыты для спецобслуживания.

— Ну-у, это понятно. Для «эс-пе», всяких «эс-пе-бе», — это понятно. Свято пусто не стоит. Кормят народ и счас. Кто вот только на моем месте поварит-то? Директором кто? — сказал он, закуривая махры. — Директор у нас Сан Иваныч, шибко деловой был. А сам ничо не ел почти. Язвенник. Кишка-то у его, это, как ее, многоперстная-то, с язвой.. А так деляга мужик. Жог!

287

Промолчала. Не рассказывать же — вот она жизнь, ее чудеса! — что с директором этим две недели назад встречала Новый год у Виктора Павловича.

Когда я отставила котелок и крышку — управилась со всем, — повар поглядел.

— Добавки, может, требуется?

— Спасибо. Сыта — во!

— Ну, ладно. А крепко ознобилась-то? Нос-от, гляди, как разнесло? Небось отвалится. А уши-то!! Уши! Как пельмени вареные! Болят? Не дотронешься?

— Угу.. — пробормотала, думая, где бы взять зеркало. Помнится, в вещмешке было, да только где мешок? Не знаю где.

— Мешок твой, — угадывая мысль и движение, сказал Степан Анисимович, — цел. У меня стоит. Принести?

— Зеркало бы мне.. — попросила я, радуясь, что мешок, а значит, и все мое немудрое добришко не пропало, есть там и зеркальце.

— Тебе счас только зеркала и не хватает, — захохотал во всю зубастую пасть. — Ладно, принесу мешок. Только совет — лучше счас не глядись. Шибко красивая. Эх ты, бабочка-беляночка. Знаешь хоть, чем лечить кра-соту-то? Уши-те? Не знаешь? То-то.. Еще старшина. В одном званье мы с тобой. Дак вот, я в Гражданскую служил-воевал, обмораживался страшно и, может, сам бы вот этакой был без ушей и безо всего. Старушка меня, баушка научила. Обмороженье-то перво дело морковью тертой лечат. Моркови надо на ночь натереть-привязать. Поможет обязательно. Жар-от вытянет. Ну, кожу, конечно, не спасешь, слезет кожа, и то должна тоненько так, как луковая скорлупа. Да это уж куда ни шло.. Нарастет.. Ноги-то покажи. Да не бойся.. Э-э-э.. Ноги-то — ужас у тебя. Аж синие. Эх ты, девка моя, девка.. Ну, ладно.. Терпи.. Счас я. — Забрал котелок и ушел, а я преисполнилась благодарности к этому, как ни гляди, безобразному мужику, почувствовала греющее душу уважение.

288

Пришел он скоро. Принес зеркало и мешок.

Гляделась и охала. Господи, на кого похожа! Круглая рожа, нос, как редиска, распух, уши малиново-багровые лезут из-под волос, на щеках красные клоунские пятна. Чуть не бросила зеркало. Заревела. Именно так, не плакала — ревела, как говорят, белугой, с какими-то причитаниями.

А

он сидел, гладил меня тихонько по спине, бормотал:

— Эх, сколько вас, девок, зря понасбирали.. Безжалостно ведь, если разобраться. Ну, война войной, а все-таки, так думаю, какие вы вояки? Кровь кругом, устрашение.. И девочек таких вот — в бой? Чем это думают? Каким местом? Кто ето все решил? Души у его нету. Да еще мужиков на себе таскать! А? У меня вот дочки, навроде тебя, слава богу, дома. А ведь чем ты грешнее? Ой, господи, не разбери-поймешь, чо творится с этой войной. Давай отдыхай, отлеживайся. Поспи еще. Сон, после врача, второй лекарь.. Морковки я тебе к вечеру найду, может. Нету овощей, на крупе, на дроби сидим. Да картошка эта сушеная, американка, провались она. Однако у поляков пошарю. Спи. Вот тряпки мокрые принес, приложи. Полегче станет..

Повар ушел, а я уснула, сытая, благодарная этому человеку. Спала. Но боль все время чувствовала и сквозь сон, не давала повернуть голову. Уши, нос горели, как будто к ним прикладывали уголь, и, просыпаясь, я со страхом думала: вдруг останусь без носа, без ушей, без ног.. У нас в госпитале ведь было отделение обмороженных. Там я не работала, но знала, обморозившиеся ничем не лучше раненых, лечится это трудно, гниет, переходит в гангрену. Этого мне еще не хватало.

Вечером он принес ужин и валенки.

— Ухажером заделался! — хохотал, присаживаясь ко мне на топчан. — Раньше-то я давно уж на девок и глазу не клал. Да у нас в ресторане-то одно бабье.. Кругом, извини, конечно, кругом в задницах ваших на кухне-то вертишься. Бабы сами заигрывали. Толкнут да чо да.. Ну, и я врежу, бывало, по толстой.. Чо там стесняться. Свои. А теперь вот, за три-то года, оценил, в каком добре был. Только когда на вас гляжу, душа-то и отходит.

289

Мужики кругом, провалиться им, да еще у нас дураков всяких, недоумков навалом.. Стосковался я по хорошим бабам. Правду говорю.. На девок и вовсе бы молился. А ты давай ешь, не стесняйся. В ремне потом нову дырочку проткнешь — все дела. Ремень-от у солдат знаешь зачем? Чтоб, когда солдат наестся на неделю вперед, пузо не лопнуло. А когда жрать нечо

— утянул, чтоб не просило. Сама главная штука солдату — ремень. Да вот, знашь, недавно запасников к нам пригнали, из запасного полку, откуда-то с Волги, из Саратова, чо ли. Голод-ние! Ужас.. Дак оне у меня в первой день жмых у лошадешки-водовозки весь выгребли, во как! Я понять ничо не могу. Лошадешка на меня, как на бога, смотрит и ржет. Чо, мол, ты? А она опять за свое. Поглядел в яслях — ничо нету. До крошки. Она сроду у меня этот колоб не выедала. А потом гляжу, солдаты-то его мусолят. Да чо вы, говорю, робята, чо я вам каши, супу не дам? Вот какая бывает чуда. В запасном-то харчами, видать, не балуют. Давай ешь, не стесняйся. Обмороженному еда впрок. Мяска тебе раздобыл, поджарил. Хлеб вот, белый. Пальцы-те как? Давай еще погляжу.

Ноги болели. Уши, нос — не дотронешься. Никогда и не думала — так обморозиться. Ну, бывало, прихватит нос, щеку, потрешь снегом, варежкой..

все. А теперь было, видимо, куда серьезнее.

— Вот и морковь тебе достал. Выпросил у панов. Натер. Терки-то нету. Ножом скоблил. Давай бинт, или тряпка у тебя есть, и обвяжемся. — Гладил меня по голове. Отец, да и только.

Бинт был в вещмешке, и повар, усадив меня, как маленькую девочку, стал обкладывать уши прохладной влажной морковью, потом бинтовал.