Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия
Шрифт:
– Итак, гость, я рад заполучить вас обратно и убедиться, что вы с моим дедом не договорились до того, что попали оба в другой мир. Слушая валлийцев, я подумал, что вдруг вы за время моего отсутствия бесследно исчезли, и представил себе такую картину: мой дед сидит один в зале, глядя перед собой, и внезапно обнаруживает, что довольно долго разглагольствовал в одиночестве.
От этих слов мне стало не по себе, так как перед моими глазами мгновенно возникла картина мелких дрязг и жалкой трагедии жизни, которую я на время покинул. Мне вспомнилась, как видение прошлого, вся тоска моя по мирному отдыху и покою, и мне ненавистна была мысль вернуться опять к тому
– Не беспокойся, Дик! Во всяком случае, я говорил не с пустотой, а с нашим новым другом. Кто знает, может быть, я говорил даже не с ним одним, а со многими людьми. Может быть, наш гость когда-нибудь возвратится туда, откуда приехал, и привезет от нас жителям той страны весть, которая послужит на пользу им, а значит, и нам.
Дик, по-видимому, был в замешательстве.
– Дед, – сказал он, – мне не совсем ясен смысл ваших слов. Я могу только выразить надежду, что гость нас не покинет. Ведь он не такой человек, каких мы привыкли видеть вокруг себя. Он заставляет нас невольно задумываться о многом. Вот я теперь чувствую, что, потолковав с ним, стал гораздо лучше понимать Диккенса.
– Это правильно, – подтвердила Клара, – и я уверена, что гость у нас через несколько месяцев помолодеет. Мне хотелось бы посмотреть, как он будет выглядеть, когда на лице его разгладятся морщины. Разве вы не думаете, что с нами он станет моложе?
Старик покачал головой, пристально посмотрел на меня, но ничего не ответил. Мы немного помолчали.
– Дед, – сказала вдруг Клара, – не знаю, в чем дело, но меня что-то тревожит. Я чувствую, будто должно произойти какое-то печальное событие. Вы говорили с гостем о прошлых бедах и жили несчастной жизнью прошлого. Это осталось в атмосфере вокруг нас. Словно мы к чему-то стремимся, но не можем достигнуть.
Старик ласково улыбнулся ей.
– Дитя мое, раз так, иди и живи настоящим; и ты скоро освободишься от этого чувства.
Потом он обратился ко мне:
– Помните ли вы, гость, что-нибудь в этом роде, там, в стране, откуда вы приехали?
Влюбленные тем временем отошли в сторону и тихо беседовали, не обращая на нас внимания, и я ответил, понизив голос:
– Да, ясный праздничный день, когда я был счастливым ребенком, – у меня было все, о чем я мог мечтать.
– Да, да, – сказал Хаммонд. – Помните, вы пошутили, что я переживаю второе детство мира? Вы увидите, как счастлив этот мир, и сами будете счастливы в нем – некоторое время.
Мне опять не понравилось это плохо скрытое предостережение. И я начал усиленно вспоминать, как я, собственно, попал к этим удивительным людям. Но старик бодрым голосом воскликнул:
– Ну, детки, уведите нашего гостя и займитесь им. Это ваше дело – разгладить ему морщины и успокоить его мысли. Его судьба не была такой светлой, как ваша! Прощайте, гость!
И он горячо пожал мне руку.
– До свидания! – промолвил я. – И спасибо вам за все, что вы мне рассказали. Я приеду опять навестить вас, как только вернусь в Лондон. Можно?
– Да, – ответил он, – конечно, приезжайте, если у вас будет возможность.
– Это случится не так скоро, – весело вмешался Дик, – потому что, когда мы уберем сено выше по Темзе, я предполагаю в промежутке между сенокосом и жатвой совершить с гостем небольшое путешествие и посмотреть, как живут наши друзья на севере. Во время уборки урожая мы как следует поработаем, лучше всего в Уилтшире. Нашему гостю полезно будет пожить на открытом воздухе. А я получу хорошую закалку.
– Но ты возьмешь меня с собой, Дик? – сказала Клара, кладя свою красивую руку
– Как же иначе! – пылко воскликнул Дик. – Мы постараемся, чтобы каждый вечер ты ложилась спать утомленная работой. Ты и сейчас прекрасна, а тогда ты еще похорошеешь: у тебя загорят шея и руки, а все тело, прикрытое платьем, останется белым, как лилия! Все тревожные мысли, дорогая, вылетят у тебя из головы. Все заботы пройдут. Неделя на сенокосе принесет тебе огромную пользу.
Молодая женщина мило покраснела – не от смущения, а от удовольствия, а старик со смехом сказал:
– Гость, я вижу, вы будете чувствовать себя отлично. Эти двое не станут слишком надоедать вам. Они так заняты друг другом, что вы, вероятно, часто будете предоставлены самому себе. В конце концов, это самый приятный для гостя способ заботы о нем. И не бойтесь быть лишним: этим птичкам приятно сознавать, что поблизости есть верный друг, к которому можно обращаться, чтобы в спокойной дружеской беседе умерять безудержные порывы любви. Сам Дик, а еще больше Клара, любит иногда поговорить. Вы ведь знаете, что влюбленные только воркуют и разговаривают лишь в случае каких-либо неприятностей. Прощайте, гость, и будьте счастливы!
Клара подошла к старому Хаммонду, обвила руками его шею и, сердечно поцеловав, сказала:
– Милый старый дед, вы можете дразнить меня, сколько вам угодно! Скоро мы снова увидимся. И будьте уверены, мы постараемся, чтобы наш гость был счастлив, хотя в ваших словах есть, конечно, доля правды.
Я еще раз пожал руку старику, и мы вышли через галерею на улицу, где нас уже ждала наша Среброкудрая. За ней хорошо присматривали: мальчуган лет семи держал вожжи и торжественно поглядывал на нее. На лошадке верхом сидела девочка лет четырнадцати, придерживая трехлетнюю сестренку, примостившуюся впереди нее; за спиной старшей девочки пристроилась другая сестренка на год-два старше мальчугана. Девочки ели вишни и между делом похлопывали по спине Среброкудрую, которая добродушно принимала их ласку. Однако при появлении Дика лошадь насторожилась. Девочки спустились на землю, подбежали к Кларе и защебетали, прильнув к ней. Мы все трое сели в экипаж. Дик тряхнул вожжами, и мы двинулись. Среброкудрая бежала ровной рысью под прекрасными деревьями лондонских улиц. Благоухание наполняло свежий вечерний воздух. Время приближалось к закату.
Мы не могли быстро продвигаться вперед из-за многочисленной толпы гуляющих в этот прохладный вечерний час. Вид пестрой толпы заставил меня вновь внимательно присмотреться к внешности этих непривычных мне людей. И должен признаться, что мой вкус, воспитанный на мрачных, серых или коричневых, тонах одежды девятнадцатого века, отвергал эту яркость нарядов. Я даже отважился сказать об этом Кларе. Мои слова удивили и слегка задели ее.
– Какая же тут беда? – возразила она. – Они не заняты сейчас грязной работой, а развлекаются, пользуясь чудесным вечером. Тут ничто не может испортить их одежды. Посмотрите, какая прелестная картина! И, право, в их костюмах нет ничего кричащего.
Конечно, она была права: многие были одеты в цвета довольно скромные, хотя и живописные, и сочетание красок было безупречно в своей гармонии.
– Да, да, это так, – сказал я. – Но как может каждый позволить себе носить такую дорогую одежду? Вот идет человек средних лет в сером костюме, и я отсюда вижу, что его костюм сшит из тонкой шерстяной материи и украшен шелковой вышивкой.
– Он мог бы, – возразила Клара, – одеться и в поношенное платье, если бы захотел и если бы не боялся оскорбить этим чувства других.