Вести с полей
Шрифт:
– Вот сука же какая Алипов, а! – плюнул размашисто Олежка Николаев.
– Валька – сука! Это точняк! – Валя Савостьянов хмыкнул зло. – Алипов что? Его дело нормальное, мужицкое – догонять и просить. А давать-не давать, это Валюхина воля. Вот она – сука и есть. Тьфу, падаль! Библиотекарем работает. Культуре обучена.
– Культура да совесть – разные штуки, – Чалый повернул голову на шаги справа. К ним шла Огородникова из отдела кадров.
– Это! – начала она, не здороваясь.– Через пятнадцать минут общее
– А после отчета пьянка и танцы! – засмеялся Игорёк Артемьев. Он тоже хоть три дня, да поработал же на благо совхоза. А потому на собрание шел как все, не пряча глаз.
Директор Григорий Ильич Данилкин, бывший инструктор орготдела обкома Кустанайского, который досиживал ссылку в совхозе ради пересадки в кресло заведующего отделом, говорил долго и красиво. От речи его разило увесистой коммунистической правдой как от конторской буфетчицы несло три дня сладкими, приторными пирожными, украденными и сожранными под видом списанных по причине протухания крема.
– Всем понятно, что мы в области выходим по сдаче на третье место после «Альбатроса» и «Семёновского»? – выкрикнул он в массу трудящихся.
А то!!! – заорал один Игорёк Артемьев, а остальные привычно поаплодировали минуту.
– Поздравляю всех! И агрономов первыми! – директор перестал хлопать в ладоши и спросил у всех, оглядывая ленинскую комнату. – А где агрономы- то? Панарин тут, ага. А Стаценко Петр Степанович где у нас? У него ж сегодня тоже как бы праздник. Хлеба сдали два плана почти. Где Пётр?
– Его, считай, пять дней не видели. В поле тоже. В конторе и на МТС не было его, – сказал экономист-счетовод Костомаров. – Говорили, что вроде в город уехал. Приём к секретарю обкома пробивать. По вопросам агротехники
– Ну, это бы я знал, – директор Данилкин мельком глянул в окно. – Чалый, ты сосед его. Видел Петра?
– Я ж как раз пять дней с клеток не уходил. Пахал я, – Серёга Чалый задумался. – Нет, вернулся я, а у него дверь прикрыта и следов во дворе нет. Как вроде и не выходил он на улицу. Может, заболел? Узнать надо.
– Панарин, сгоняй к нему и сюда доставь. Пить стали все – жуть! С постели неделями не встают. Пьют прямо лёжа. Пузырь всегда в руке. Мигом мне его сюда!
Вернулся Панарин быстро. Он был белый как простыня. Зрачки широкие и губы дрожали как у эпилептика после приступа.
– Он! Он! Это! Бляха! – и Панарин зарыдал так громко и исступленно, что кто-то полил его водой из графина и влил прямо в горло воды холодной почти стакан.
– Что? – стали кричать все.
Он зарезанный лежит! Нож у него в горле. На кровати лежит. Крови – подушка красная и простынь. И запах жуткий. Давно лежит, видно.
– Все бегом туда! – приказал Чалый. Через минуту в конторе уже никого кроме директора не было.
Данилкин Григорий Ильич сел за стол рядом с бюстом Ленина, оперся на локти и поместил в ладони
– Ты чего не побежал, Костомаров? Ну-ка давай, не чешись! Бегом! И ближе к кровати стой.
Костомаров скривился и пошел на улицу.
– Ну, вроде началось, – сказал директор то ли сам себе, то ли бюсту Владимира Ильича. – Вроде стронулось.
Октябрь за окном таскал по двору листья и тонкие ветки березовые вместе с северо-западным ветром. Птиц ветер сдувал тоже и они летели боком по ветру, думая, наверное, что летят прямо. А может и не думали они ничего. Просто несло их по ветру, а куда несло – ни птицы не знали, ни листья, кувыркающиеся над землёй, да и сам ветер о каких-то там птицах и думать не думал, и знать не знал.
Глава третья
Труп главного агронома Стаценко Петра очень основательно подпортился теплом от общей стены с соседом. Серёга Чалый печку так выложил, что все семь колодцев обогревающих разместились внутри общей стенки. Сам он пять дней пахал солонец на клетках скошенных, а жена Ирина с утра прохладного октябрьского растапливала печь, детей кормила и отправляла в школу. Ленку в третий класс. Славку – в первый. И шла на ток зерно принимать. Косили и возили чуть ли не до самой зимы. Огромные поля, дожди, жалкое подобие расквашенных дорог уборку пораньше закончить не давали. Сама она, да и Серёга тоже, к соседу ходили очень редко. Не было того общего, что роднит почти всех без разбора. Ирина вообще спиртное не пила, муж мало употреблял. Наверное, меньше всех в совхозе. А агроном закладывал за ворот в последние пять лет так отчаянно, что и дружбанов завёл не просыхающих. Им было всегда о чём поговорить, куда сходить и чему порадоваться. Но целых пять дней все они так же, не сбиваясь с графика, «керосинили» без него и весь пьяный отряд «не заметил потери бойца». Что было очень не понятно пока только одному Чалому Серёге.
Комната, где лежал бывший человек с ножом, воткнутым по рукоятку в горло левее кадыка, забита была до последнего квадратного сантиметра. Все дышали через рукав даже при открытой двери. Смотрели тупо на несуществующего больше Петра Стаценко. Кто прямо в упор, кто через плечи передних, кто поднимал за пояс соседа, давал несколько секунд поглядеть на почерневший труп, а потом сосед и его поднимал. Чалый стоял возле кровати. Долго глядел на мертвеца, потом повернулся ко всем и сказал угрюмо:
– Вы, черти, которые постоянно с Петькой квасили, здесь? А, вижу четверых.
Где пили? У него?
– Так нет как раз, – хмуро ответил один.
– Не-е, – протянули в один голос трое.
– Последние дни сами его потеряли. Думали в город уехал. Он часто ездил же, – один из четверых пробился поближе к Чалому Сергею. – Вот Димка Свириденко, слышал я, похмеляться к нему собирался пойти. Как раз, это самое. Ну, вроде, прямо-таки пять дней тому и собирался. Но тут нет его. Он ещё позавчера на машдворе споткнулся об железку и упал на перевернутую борону. Руку и бок штырями почти насквозь пробил. Сейчас в больничке у Ипатова заживляется.