Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
Шрифт:
Так все его трансфизические путешествия оказывались связаны с собственной жизнью и были путешествием по мирам прошлого, обостренно вновь и вновь переживаемого глубинами подсознания. Он пишет о чаемой встрече с другом юности в иных мирах: "Сердце остановится. Он бросится к тебе сам. Будет безумно любить, и ты его так же. <…> Поэтому прост<ится> все, при условии, что это не повр<едит> миссии. Станет чудесн<ым> художн<иком>: роспись одного из замечат<ельных> храмов С<олнца> М<ира>".
В записях живые и ушедшие рядом. Под заголовком "Судьбы посмертные" он делает пометы, не все из которых понятны. Первыми обозначены судьбы самых близких — Добровых. Саше Доброву нечто "ускорит
О Коваленском Андреев никогда не забывал, постоянно ведя воображаемый диалог и спор с ним, дорожа "тонким хладом" дружбы, как он определил их отношения. В октябре 50–го в стихах обращаясь к нему — "незабвенный, родной", и не получая "ни вестей, ни ответа", писал:
И промчались безумные годы, Обольстив, сокрушив, разметав, Заключив под тюремные своды И достойных, и тех, кто не прав. Где же встреча? когда? меж развалин?Андреев постоянно вспоминает стихи Коваленского, цитирует, размышляет о его судьбе. Она, как кажется, открывается ему в новом метаисторическом свете: "Ков<аленский>. Несу ответств<енность>. Сейчас сдел<ать> нич<его> нельзя, а потом увижу <…> Надеюсь, нисх<одящего> посм<ертия> не буд<ет>. Осталась способн<ость> писать хор<ошие>стихи, но нич<его> первокласс<ного> не созд<аст>. Ему предназнач<ена> опр<еделенная> роль во II э<оне>, до этого обречен на малую активность.
Была миссия, кот<орая> снята в<19>45, независимо от его вины".
10. Смерть Сталина
Свежие газеты заключенным не полагались, а с начала марта их перестали давать вовсе и не давали месяца полтора. Но о смерти Сталина тюрьма узнала сразу. Вот рассказ о том, как о ней узнал Андреев: "В ночь с 5 на 6 марта 1953 года камера спала, а Василий Васильевич Парин не мог заснуть от какой-то очередной болезни — все они были больны, ведь тюремная камера — место, где и здоровый заболеет. И вот Василий Васильевич, мучившийся без сна, услышал в ночной тишине обрывки слов, звучавших по репродуктору на близлежащей улице: "…вождь мирового пролетариата… скорбь народов всего мира…" и т. д. Он догадался, в чем дело, и утром поспешил сообщить об этом Даниилу. Но как? Сказать в камере, где сидят несколько человек, в том числе и стукач, означало в лучшем случае карцер, а может, и второй срок. Василий Васильевич сообщил так: подошел к Даниилу, изобразил рукой усы и показал пальцем в пол. Даниил ахнул. Василий Васильевич повторил пантомиму. Потом, кажется, в 2 часа дня по всему Советскому Союзу завыло все, что могло выть" [462] .
462
Там же. С. 267–268.
Среди осужденных за
То, что переживал тогда Даниил Андреев, в "Розе Мира" превратилось в метаисторическую картину, написанную с босховским размахом. Смерть Сталина стала в ряд судьбоносных событий русской истории и метаистории. В тюремных тетрадях есть запись: "Яр<освет>сражался с У<ицраором>: <18>55, <18>81, <1>904,<19>23, <19>33, < 19>49, < 19>53 (дважды)". Смерть деспота изображена в "Розе Мира" так, словно бы из тюремной камеры поэт воистину переносился туда, где шла битва нечеловеческих сил зла. Духовное видение, принимавшееся как высшая правда, подхватывало поэтическое воображение. Но за воображением — многолетние размышления о Сталине как о персонифицированном выражении темной тирании.
В черновых записях к "Розе Мира" он набрасывает метаисторический портрет Сталина и ситуацию среди его присных:
"Ст<алин>.
Лицо. Голос.
1) Мучительство. 2) Путь к абс<олютной> тир<ании>. 3) Кесарское помешат<ельство>: кровопускание, мания преследов<ания>, самопрославление…
Тень.
Выскочка: безвкусие".
"Ген<иальность> госуд<арственная> была вырвана, когда он был еще ребенком. <Гениальности> научной и слова удалось помешать еще до рождения. Отсюда — монот<онность> устной и письм<енной> речи. Это — искалеч<енный> темный универсальный гений. Но это могло удасться лишь однажды. Теперь Урп<арп> знает, как оградить свое чадо".
"С<талин>вовсе не обл<адал> мистич<еской> слепотой. Материализм был лишь маской. Был момент (<19>51), когда он даже молился в великом ужасе: ему приоткрылась грядущ<ая> перспектива — вплоть до судьбы Антих<риста>. Но упорство и безум<ная> беспред<ельная> жажда власти превозмогли.
Он надеялся, что наука успеет дать ему физич<еское> бессмертие. А мечта была с детства. — Пав уже до Шим — бига, он, уже в клочкообразн<ом> теле, вырвался при помощи анг<елов> мрака. Он же еще был очень силен и страшен (окт<ябрь>53). В битве с ним трое из бр<атьев> Синклит<а>были пленены и до сих пор находятся в задней темн<ице> Друккарга (в том числе Якубович — Мелынин)".
"С<талин>умер в результате обрыва канала инвольт<ации>во время поражения Ж<ругра>в битве с дем<иургом>. Это выглядело как удар. За время отуд<ара>до смерти М<аленков>, Б<ерия>, М<икоя>н (знал, но непосредственного участия не принимал) и Х<рущев> постарались, чтобы не выздор<овел>. Б<ерия>не оставил другого выхода, кроме переворота, п<отому>ч<то>был разоблачен.
Мол<отов> был в смятении. Преступления> Б<ерии> — миллионы невин<но> погибших. Причины 3:1) запугать С<талина>, 2) держать страну в ужасе и немоте, 3) неутолимая жажда крови.
У него была тем<ная> миссия, но сознание плоское, как стол. На следств<ии> он разоблачил всех, это была его месть, а мстить он умел. Они сидели друг перед другом как оплеванные. Среди них нет никого, кто не знал бы преступлений>других. Пауки в банке".
Детали картины сложились не сразу. Из официозных сообщений газет, наконец попавших в камеру, из ручейков слухов, бежавших отовсюду. Смерть тирана, человекоорудия демона государственности, представлялась Даниилу Андрееву не обычной смертью старого и больного человека, а результатом действия метаисторических сил, видевшихся в олицетворяющих их образах.