Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Романов Борис Николаевич

В воспоминаниях Бориса Чукова передан рассказ о том, как в связи с работой над книгой "О русских исследователях Африканского материка" Андреев "заинтересовался связями русского православия с православием Эфиопии". Стремясь узнать об их современном состоянии, он "отправился в небольшой старинный особняк в центре Москвы, где размещался Государственный Комитет по делам религий. Его принял со сдержанной вежливостью православный иерарх и в немногих словах рассказал о бедственном положении современной Эфиопской церкви<…>. На самом интересном месте рассказ был прерван появлением Карпова, председателя Госкомитета. К этому вальяжному сановнику поспешно устремился рассказчик — иерарх и вместе с коллегами подобострастно принялся расспрашивать Карпова об успешном зарубежном турне. На Д. Л. никто уже не обращал внимания, и он удалился" [356] .

356

Чуков

Б. В. Указ. соч. С. 273–274.

Герой новеллы Даниила Андреева из "Новейшего Плутарха", педагог Ящеркин пропал в окрестностях Харарры, исчезнув в направлении тропических лесов Шоа. Та же Абиссиния мелькнула в поэме "Немереча", когда поэту в брянской лесной глуши явился стог — "Округлый, жёлтый, конусоподобный, / Как в Африке тукули дикарей…" А в "Розе Мира" упоминается Абиссинская христианская метакультура, безнадежно задержанная в своем пути… Абиссинией прошли все русские исследователи Африканского материка, в чьи биографии погрузился Андреев. Последним путешествием в Абиссинию доктора Елисеева, проведшего две недели в Харарре, заканчивался очерк о нем в невышедшей книге. И еще — по Хараррскому плоскогорью путешествовал Николай Гумилев. За Гумилевым, прошедшим по знойной Абиссинии, за русскими исследователями Андреев следовал по картам и описаниям в библиотечной тишине, переживая чужие впечатления, как свои.

В 1949 году в Географиздате в серии "Русские путешественники", в которой предполагалось издание книги уже сидевшего во Владимирской тюрьме Даниила Андреева, вышла книжечка "По Африке" И. И. Бабкова, автора нескольких брошюр, посвященных Крыму. В ней три непритязательных очерка — о Е. П. Ковалевском, В. В. Юнкере, А. В. Елисееве. В основе очерков записки самих путешественников. Поэтические описания африканских пустынь, гор, лесов и их обитателей в очерках иногда перемежаются пассажами "о современных расистах — американских и английских колонизаторах", об антиимпериалистическом движении… Использован ли в ней труд осужденного Андреева — неизвестно.

Изучая материалы о русских исследователях Африки, Андреев много читал — "Путешествие во внутреннюю Африку" Ковалевского, "Путешествие в центральную Африку в 1875–1878 гг." Юнкера, "По белу свету" Елисеева, "От Энтото до реки Барро" и "С войсками Менелика II" Булатовича, заглядывал в труды Рафаловича и Норова. Читал с увлечением: его всегда тянуло в дальние путешествия, и не только по иным мирам… Да и казалось, что популярные книги о географии — та стезя, на которой он может существовать как литератор, зарабатывать на жизнь. Появились и другие географические замыслы: написать биографию Ивана Павловича Минаева, знаменитого буддолога и индолога. Он даже отыскал племянницу Минаева, после чего Матвеев по его просьбе стал хлопотать в Академии наук о пенсии для нее. Позже, в тюремной черновой тетради, намечая план будущей просветительской библиотеки, посвященной русской науке, один из томов он отведет исследователям Южного полушария, начиная с героев своей не вышедшей книги — Ковалевского, Елисеева, Юнкера, продолжив именами Булатовича, Миклухи — Маклая и Альбова… Но, как бы ни влекла в эту зябкую зиму 46–го Африка, роман не оставлял его, ночами Андреев снова возвращался к заждавшейся рукописи.

11. Романический канон

Всю жизнь Даниил Андреев перечитывал Достоевского. А "Странники ночи" подталкивали к новому и новому перечитыванию великих романов. В предарестные годы он, вспоминала Алла Александровна, читал ей по вечерам то "Преступление и наказание", то "Бесов". Тогда же, в самом конце 46–го или в начале 47–го, Андреев в очередной раз перечел книгу Леонида Гроссмана "Творчество Достоевского" [357] . Многое в ней было ему близко. Гроссман писал о "фантастическом" реализме Достоевского, о его врожденном мистицизме, об интересе "к снам, галлюцинациям, бредовым видениям", промежуточным состояниям между сном и явью… И особенно интересны меткие наблюдения литературоведа над мастерством любимого писателя, "втискивавшего" — словцо самого Достоевского — в свои страницы множество лиц и философских теорий, стали Андрееву теперь, когда он заканчивал "Странников ночи".

357

Гроссман Л. Собр. соч.: В 5 т. Творчество Достоевского: Поэтика Достоевского. Проблемы творчества Т. 2. Вып. 2. М.: Кн — во "Современные проблемы", 1928.

С Леонидом Петровичем Гроссманом Андреев познакомился во время поступления в Литературный институт. Ему он отвечал

на вопросы о Достоевском на приемном экзамене. Вряд ли знакомство сде — далось близким. Но Гроссман жил по соседству, в Малом Левшинском, в доме № 1, во дворе, и они при редких встречах раскланивались. На этот раз он встретил профессора как раз после того, как закончил перечитывание его книги, и так смутился, что говорить о ней, тем более что вышла она почти двадцать лет назад, не стал. Да и говорить ему часто казалось труднее, чем писать. И он написал Гроссману:

"Глубокоуважаемый Леонид Петрович, Недавно мне случилось прочитать Ваши статьи о Достоевском — "Ставрогин и Бакунин" [358] , "Стилистика Ставрогина", "Достоевский и Европа" и другие. Пользуюсь случаем выразить Вам сердечную благодарность за то глубокое наслаждение, которое испытал я при перечитывании — уже в 3–й или 4–й раз — этих замечательных работ. С течением лет они все более молодеют, значение их возрастает, их звучание становится все сильнее. Многое, что в статье "Достоевский и Европа" раньше не останавливало на себе внимания, — теперь в свете трагического опыта Европы за последнее десятилетие — поражает глубиной идей, широтой обобщения, остротою прогнозов. Мне кажется, что со времени издания Вашего собр<ания>соч<инений>, т. е. почти

358

У Д. Л. Андреева, видимо, описка, речь идет о статье "Бакунин и Достоевский".

20 лет, в советской литературе не появилось ничего, что могло бы быть сопоставлено с Вашими работами; во всяком случае такого полета ума, высокой культуры слова и полного отсутствия провинциализма я не встречал нигде более.

Прошу прощения, что оторвал Вас этим письмом от занятий, но все последние дни я живу настолько под впечатлением Вашей книги, что, увидев Вас, не мог удержаться от выражения чувства глубокой признательности" [359] .

Гроссману было дорого это признание, особенно в ту пору. Уже больше десяти лет его работы о Достоевском не издавались, в 37–м от него требовали отречься от "реакционного писателя", чего он так и не сделал.

359

Письмо Л. П. Гроссману<начало 1947?>.

Андреев встретил у Гроссмана понимание дорогих ему мыслей Достоевского. Тревожившие писателя судьбы Европы, заставили его, — говорилось в статье "Достоевский и Европа", — в конце концов обратить взгляды от Сены и Темзы "к джунглям священных рек" и призвать в Азию, к "великой матери всех религий, в подлинное "соседство бога", в священную близость тысячелетних созерцательниц небесных откровений — Индии и Палестины…" [360]

В предисловии к книге "Поэтика Достоевского" Гроссман писал, что "романический канон", созданный автором "Братьев Карамазовых", "еще неоднократно будет служить родственным писательским темпераментам". [361] Но литературовед не мог и подумать о том, что увлеченный Достоевским сын Леонида Андреева пишет роман о современности, оглядываясь на восхищающий его "романический канон", устремленный "к откровениям новой мистерии" [362] .

360

Гроссман Л. Указ. соч. С. 213.

361

Там же. С. 8.

362

Там же. С. 322.

12. Обречены

Снежной зимой 1947 года Даниил Андреев написал "колыбельную" для любимой: "В гнездышке старого дома / Баюшки, Листик, баю!". Морозной зимой грезился "благостный зной":

В ткань сновидений счастливых Правду предчувствий одень: Пальмы у светлых заливов Примут нас в мирную тень.

Пальмы появились в стихах не только потому, что он писал о путешественниках по Африке, но и потому, что Андреевы предполагали поехать летом в Цхалтубо, мечтая о пальмах и море. Однако зазывание счастливых снов не отгоняло мрачных предчувствий.