Весы Лингамены
Шрифт:
– Не пробовал, но я...
– А кто тогда за тебя будет строить?
– перебила Наланда.
– Неужели ты думаешь, что за тобой сюда потянется много людей? Пока что ты разве что приобрёл себе сомнительную славу разрушителя.
– Женщина вдруг немного сникла.
– Хотя, что ж теперь... как тебя зовут на самом деле?
– Моё имя осталось в прошлом. Я теперь Мезозойский Ящер. Это имя накрепко связано с моей судьбой и делами.
– Ладно, Ящер. Я уже не могу плохо к тебе относиться, в конце концов, ты разрешил наши морально-этические проблемы, над которыми долго мучилась и я, и сотрудники института.
– она вымученно улыбнулась собеседнику.
– Сначала 50 лет тут проторчала, собирая цветочки, потом оказалось, что это вообще зря. Что теперь прикажешь делать?
– Ну что ты, Наланда! Совсем даже не зря. Ты участвовала в важном эксперименте. Пусть даже в моих глазах это бесполезная попытка доказать что-то на искусственном закрытом островке. В любом случае, ты потратила десятилетия жизни на служение человечеству. А вот я почти 40 лет подряд бездействовал. И, кроме того, в глазах других выгляжу только разрушителем.
– Ящер прошёл несколько шагов по поляне и внезапно добавил: - Оставайся в новом городе! Или твёрдо решила уехать?
– Я отсюда ни за что не уеду, - к своему удивлению услышал Ящер.
– Я взялась за это дело и буду делать его до последнего. Я уж полжизни своей прожила, мне 70. Я 50 лет ждала результата, и теперь, что, просто так оставить всё это? В ручном труде, я думаю, есть смысл, хотя "машинка" сама по себе вещь неплохая. Однако из опыта последних столетий явствует, что человечеству ещё нужно научиться сосуществовать с этим всемогущим гегемоном.
– А дети?
– спросил Ящер.
– А детям я не очень нужна. Кхарну, вероятно, останется, а Персифея и Ангарис будут рады открыть для себя большой мир. Они еще не знают, что с "машинками желаний" мир стал ужасно одинаковым, а, следовательно, сильно уменьшился в размерах. Ведь можно не выходя из дома слепить у себя на дворе целую вселенную...
– Ладно, пойду пока что ко всем, ещё пообщаемся!
– сказал Ящер и очень довольный поспешил к остальным. Для него это был большой успех.
Когда Ящер отошёл, Наланда заметила неподалёку высокого кудрявого мужчину, неуверенно топчащегося в одиночестве близ её дома. Это, конечно, был Гелугвий. Он заметил, что Наланда осталась одна и решился подойти.
– О, здравствуй, Наланда!
– начал учёный.
– Я так долго ждал этой встречи... Я... Ты так много для нас сделала, это такая самоотверженность.
Выговорив заготовленные слова, учёный сконфузился, и взор его поник. Он совершенно не представлял себе, что такое отношения мужчины и женщины. Внутри него клокотало прекрасное новое чувство, но Гелугвий, привыкший всю жизнь иметь дело только с вычислительными машинами, и понятия не имел о том, как у людей возникает взаимность; не ведал он, что ждать её порой приходится очень долго.
Мы не знаем доподлинно, что в эти секунды промелькнуло в сердце Наланды, но она сказала:
– Здравствуй, Гелугвий. А что же мы такого сделали? И уж тем более, лично я. Баклуши мы били 50 лет кряду. А вот вы там действительно трудились денно и нощно!
Гелугвию почудилась в этих словах страшная правда, которой все мы, работники ИКИППСа, в последнее время были заражены.
Наланда ухмыльнулась про себя: "Так вот, оказывается, какие они, эти учёные дядьки, ходившие в наших надсмотрщиках столько лет! А какой он забавный и непосредственный!"
– А вы для нас как инопланетяне! Мы людей-то 50 лет не видели!
– добавила Наланда, издав предательский смешок, вырвавшийся из её уст как спонтанный жест одобрения.
Но Гелугвий, на его беду, не имея практически никакого опыта общения с противоположным полом, воспринял этот жест как пощёчину. И, как мы узнаем в дальнейшем, это чуть не изменило ход всей нашей повести.
А меж тем до отключения Колпака оставались считанные минуты. Штольм с Лингаменой расположились в Запретной Комнате у кнопок управления.
– А что, Лингамена, - подмигнул старшему товарищу Штольм, - может,
другую
кнопочку нажмём? И запрём их там во имя науки? Зато как кармопроцент-то, глядишь, подскочит!
– Ужас, - притворно строго сказала Лингамена.
– Где ты этого набрался, Штольмик?
– Ну что ты! О таком можно прочитать лишь в жутких хрониках тёмных веков...
– Сдаётся мне, - как бы между делом заметила Лингамена, - на каждый век найдётся свой хвостатый Ящер, вот и наш не исключение... Когда я уходила, ты, помню, начинал тут ещё молоденьким, чуть старше Гелугвия. И у тебя, кажется, были такие смешные усики. А теперь ты такой матёрый учёный. И ни тебе усиков, ни волос. Как время-то бежит.
Последовал обмен понимающими улыбками: покровительственная Лингамены осветила благодарную Штольма. Затем учёные вернулись к датчикам. 9:59. Потекла последняя минута пятидесятилетнего эксперимента. Пяти десятков лет веры и научных экзерсисов крепкого засола.
– О чём ты думаешь?
– спросила женщина.
– Да так. О чём может думать "матёрый ученый"? О том, как он будет воплощать свою идею в изменившихся условиях. 20 лет учился, 40 лет мечтал, - ответил Штольм, привычным жестом поднимая очки на лоб.
– Ту же идею в новых условиях?.. Я смотрю, ты всё так же забавляешься с этими стёклышками на носу, я помню...
Но она не договорила. Запищал обратный отсчёт времени, и рука Штольма потянулась к кнопке отключения поля.
– Ты ещё можешь успеть остановить меня, - быстро бросил Штольм коллеге.
Женщина лишь весело хмыкнула. С последним сигналом Кнопка Кнопок вдавилась в приборную панель, и на мониторах возникла картинка поселения. В динамиках запели птицы, и зашумел ветер в поле.
– Ну-с, давайте посмотрим на них!
– громко выдохнула Лингамена.
– Надеюсь, там наши ещё в грязь лицом не ударили? Или Ящер там один за всех говорит?
Они прильнули к экрану. Всё было как на ладони. Монитор на мгновение выхватил и будто специально приблизил задумчивое лицо Наланды.