Ветер богов
Шрифт:
— Эти? Сухопутные камикадзе. Шесты для мин, на поясах взрывчатка. Обязались подорвать русские танки. Смертники…
— А, вот оно что…
Подошел полковник, раздалась команда “смирно!”.
Такахаси держался прямо, и его лицо было необычно сурово.
— Господа офицеры, солдаты! Нашему отряду выпала высокая честь. Наконец-то и мы обнажим оружие, защищая нашу священную империю. Врагу удалось прорвать укрепления, и он подходит к городу. Наши доблестные войска, применяя подвижную оборону и нанося противнику огромные потери, отходят на заранее подготовленные рубежи. Всё идет по плану. Здесь, на полях Маньчжоу-Го, враг, несомненно,
По команде полковника отряд повернул направо и форсированным маршем двинулся к Муданьцзяну. Повел их капитан Уэда.
На месте осталось человек сорок — все, кто служил в первой и второй эскадрильях Рослый Эдано оказался правофланговым.
Полковник посмотрел вслед удалявшейся колонне и обратился к оставшимся:
— Вам, воины, выпала ещё более почетная задача. Вы станете мстителями и нанесете врагу самые опасные удары, удары в спину. Приказываю по двое-трое рассредоточиться вдоль дороги Муданьцзян — Хэньдаохэцзы. Пропускать крупные колонны, части и подразделения. Но уничтожать каждую машину, всё живое, изолировать вражеский фронт от его тыла. Это будет большая помощь нашим доблестным войскам. Действуйте храбро, мудро и неотразимо. Держитесь стойко до возвращения наших победоносных войск. Пароль для всех “Гора”, отзыв “Река”. Уверен: каждый из вас будет достойным воином. Молю богов о ваших успехах!
Глава пятая
1
— Ну, на этот раз нам не вывернуться, — вздыхая, пробормотал Савада.
Место для засады ему и Эдано было определено на склоне сопки. Остальных послали дальше на Хэньдаохэцзы, на каждом километре оставалось по два-три человека, обреченных на гибель.
Когда колонна тронулась, механик иронически произнес:
— В создавшейся ситуации для нашего народа выход может быть только один, продолжение решительной священной войны…
Процитировав, таким образом, слова из обращения господина военного министра, которое им зачитали утром, он плюнул и стал карабкаться на сопку.
— Я, между прочим, полагал, — начал он, когда они уселись в орешнике, — что за всю войну мне ни разу не придется лицом к лицу столкнуться с противником. Такова судьба механиков. Нашего брата чаще всего разносит авиабомбами.
Эдано промолчал. С их наблюдательного пункта хорошо был виден поворот дороги, откуда могли показаться русские.
Ни один человек там не мог проскользнуть незамеченным.
Савада напился воды, завинтил флягу, достал сигарету, закурил и продолжал рассуждать:
— Мне повезло больше других. Я — авиамеханик — буду сам убивать. Тем более, что я, наверное, самый плохой стрелок в императорской армии…
— Перестань ныть! — лениво отозвался Эдано.
— А чего мне радоваться, — начал горячиться Савада, — как же, буду сейчас как идиот кричать “банзай!”. С какой радости? Оставили нас тут на верную гибель.
— Ты мне друг, но учти… Свой долг должен будешь выполнить! — строго предупредил Эдано.
Механик раздраженно вскочил.
— Всю жизнь с меня драли шкуру, и ещё, оказывается, я кому-то должен? Должен отдать свою жизнь? А почему?..
— Будь наконец
— А спрашивал меня кто — хочу я быть воином? Я механик, — он протянул руки к Эдано. — Этими руками я могу много делать полезного. Зачем мне эта земля? — топнул он ногой. — Кому она нужна? Мне? Тебе?..
— Перестань. У нас нет выхода. Не в плен же сдаваться.
— В плен? — Савада нахмурился. — Я об этом не думал.
— Ты знаешь сам — русские не церемонятся с пленными.
— Достаточно того, что я видел, как расправляются с пленными наши, — с горечью согласился Савада, снова усаживаясь на землю. — Даже печенку у живых вырезают. Почему русские должны быть лучше? Скажи, ты слышал о боях с русскими на Номон-хане в тридцать девятом году? Тогда из дивизии Камацубары некоторые попали к русским в плен ранеными.
— И что случилось с ними? — заинтересовался Эдано. — Их поубивали?
— Нет. Лечили, а потом отправили домой.
— Не может быть!
— Я знаю, что говорю. Сын моих соседей был среди пленных.
— Может быть, русские поступили так для пропаганды?
— Всё может быть… На вернувшихся из плена наши потом надели колпаки позора. От парня-соседа отказались родители и жена. Я не хочу, чтобы и со мной так было.
Полчаса они лежали молча… Дорога опустела, всё вокруг затихло, даже птицы, пережидая зной, замолкли. Падь за поворотом дороги наполнилась испарениями, и её очертания стали расплывчатыми, зыбкими. Эдано показалось, что никакой войны нет и они с Савадой просто отдыхают под орешником, который упорно боролся за южный склон сопки с зарослями дубняка. Интересное растение дубняк, размышлял Эдано. Даже в обжигающую зимнюю стужу он не теряет листьев, которые становятся сухими и жесткими. Листья, если их поджечь, горят, как порох. И всё же, даже перезимовав, листья опадают, уступают место молодым, здоровым, а дубняк разрастается ещё гуще. Где-то на этих опавших листьях останутся тела Савады и его. И никто не узнает, как они приняли смерть… Савада прав. Ни к чему ему, Эдано, эти сопки, поросшие орешником и дубняком.
У себя на родине он и не знал о их существовании, как не знают о его существовании русские, которые появятся вон из-за того поворота. И он в них будет стрелять, как стрелял тогда, на Лусоне, в хука, засевшего в кроне дерева. Тогда он не видел цели, здесь она будет как на ладони. Там он ответил на выстрелы, здесь начнет первым. И ничего нельзя изменить. Ничего!..
Оторвавшись от своих размышлений и бросив ещё один взгляд на пустынную дорогу, Эдано спросил механика:
— Так с чего мы начнем, умудренный жизнью?
— Во-первых, нам нужна нора или укрытие. Не каждый день на “священной земле” сухо.
— Соорудим шалаш?
— Согласен!
Утром следующего дня они всё чаще с тревогой посматривали в сторону Муданьцзяна. С рассвета дорогу заполнили отступающие части. Солдаты шли понуро, еле волоча ноги. Устали они, видно, смертельно и двигались из последних сил. Многие были перевязаны, на марле выступали пятна крови. Некоторых вели под руки.
Между колоннами шли толпы горожан, кто в чём был, покинувших домашние очаги. Они тащили какие-то свертки, узлы. Маленькие дети, привязанные к спинам матерей, заливались плачем. Это были, возможно, матери, жены и сестры тех, кто шагал сейчас в строю и не смел выйти, чтобы помочь. Мирные жители, окончательно потерявшие силы, сворачивали с дороги и уходили в сопки.