Ветер богов
Шрифт:
Камикадзе командование предоставило пять суток отпуска перед отправкой на фронт. Только выйдя за ограду училища, летчики-смертники поняли, какой силой обладает их повязка. Они всюду встречали вежливую услужливость и учтивость.
— Пожалуйста, господа унтер-офицеры, — согнулся в поклоне контролер у вагона, — садитесь на любое место и поезжайте бесплатно, куда у вас есть необходимость. Пожалуйста!
Даже непоседливый Иссумбоси на время притих.
Но не это волновало Эдано. Уважение не к нему, а к повязке! Но почему
Вот за окном тянутся рисовые поля. Рис выбросил метёлки, и всё поле кажется огромным куском шелка, переливающегося под порывами ветра. Почему он раньше не замечал этой красоты?
У высокого каменистого обрыва стоят каменные божки, они охраняют дорогу и путников от обвалов. А могут ли эти изваяния спасти людей от лавины бомб? Или божки не знают, что такое бомбы? Раньше Эдано так никогда бы не подумал!
А вот изможденный человек тащит по каменистой дороге тяжело нагруженную тележку. Он так напрягается между оглобель, что острые локти его высоко приподнялись над головой. Он похож на кузнечика — раньше Ичиро не замечал такого сходства. А он не впервые видит грузовых рикш.
И везде — на мелькавших мимо вагона домах, хозяйственных постройках, даже на каменном обрыве, под которым стояли статуи божков, — виднелись плакаты: “Священную войну до победного конца!”
— Ну как, Ноппо,[5] — вспомнил Иссумбоси школьную кличку Ичиро, — нас теперь никто не примет за поездных воров? Хорошо бы сакэ раздобыть. Может, нас и напоят бесплатно?
Эдано улыбнулся. Удивительная способность у его друга — ни над чем серьезно не задумываться. Он отвернулся от окна: рядом, тяжело опираясь на палку, стоял пожилой мужчина с усталым умным лицом.
— Извините, — Ичиро приподнялся, — пройдите к нам. Здесь есть свободные места.
— О, искренне благодарен, господин унтер-офицер. Но я не смею беспокоить вас.
— Вы нисколько нас не стесните. Убедительно прошу не отказываться. Вы обидите нас.
— Очень, очень признателен вам, — старик со вздохом облегчения сел. — В моём возрасте двенадцать часов работы, пожалуй, многовато. Но, конечно, мы не ропщем, ибо наши затруднения ничто в сравнении с лишениями, переносимыми воинами.
— Да чего там. Простите, как ваше достойное имя?.. Кагава-сан?.. Я всё понимаю, Кагава-сан. Война — это не только битва воинов, но и тяжелый труд всей нации.
— Вы изумительно мудро сказали, господин унтер-офицер. Изволите ехать домой? Извините за нескромность.
— Да, наш поселок в пятидесяти километрах ог Кобэ.
— Ах, вот как. Кобэ порядком пострадал.
— Это печально, но такова воля богов.
Поезд, скрипнув тормозами, остановился. Иссумбоси поднялся.
— Ты как хочешь, Эдано, — решительно заявил он, — а дорога без сакэ — не дорога. Пойду добуду бутылочку.
За
— Кто это, Кагава-сан? Что они поют? — полюбопытствовал Эдано.
— Это верующие из буддийской секты святого Ничирена. Названия всех этих сект трудно запомнить, одни буддисты разделяются на одиннадцать сект. Вот эти исповедуют евангелие “Белого лотоса”.
— Вы сказали “Белого лотоса”?
— Да. Евангелия тоже мало чем различаются. Главное — они учат верующих стойко переносить все тяготы и горести земной жизни. “Великий Будда, — утверждают они, — живет в каждом из нас, и, значит, горе и беды, испытываемые людьми, неизбежны, разумны, они предопределены в потоке жизни. Несчастья и тяготы проходят, как туман, если люди с ними смирятся, поймут их неизбежность и, таким образом, достигнут блаженства в иной жизни, в другом мире”.
— Простите за любопытство и назойливость — вы буддист?
— О нет. По мне, все религии одинаковы. Люди ищут утешения. Верующих во всех сектах в последние годы стало гораздо больше, — пассажир печально улыбнулся.
В купе ворвался Иссумбоси, потрясая двумя фарфоровыми бутылочками.
— Смотри! Первые трофеи! Теперь признай свою ошибку, недостойный этого напитка!
— Признаю! — рассмеялся Эдано. — Это тоже утешение от невзгод!
— О конечно. Но, господин унтер-офицер, утешение это очень короткое, и не каждый к нему может прибегнуть, а религия всем доступна. Она сейчас многим нужна…
“Религия многим нужна, она утешает. А деда и религия не сможет утешить”.
Они приехали в поселок вечером. Как тяжела была первая встреча! Старик высох, ссутулился, стал ниже ростом. С какой радостью он бросился навстречу Ичиро и как сразу сник, увидев повязку камикадзе. “Внучек, внучек…” — растерянно шептал он, и слезы катились по морщинистым щекам.
Дед плачет! Ичиро был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, а только обнимал старика. А Тами! Она низко поклонилась Ичиро и сразу вышла во двор. Вернувшись, она оставалась молчаливой.
Поселок показался Ичиро меньше, грязнее. Бедность выпирала изо всех углов, и даже вогнутые крыши домов казались придавленными от невзгод.
Дед, немного успокоившись, стал рассказывать безрадостные деревенские, новости. Сосед убит в Бирме, Его дочь Намико стала взрослой девушкой и мобилизована убирать рис на полях помещика. Сейчас она дома — поранила ногу.
— Каждый день забегает узнать, есть ли вести от тебя. Любит, наверное… Хорошая жена кому-то будет…
Ичиро смутился. В его памяти Намико оставалась подростком, немного угловатым, то по-мальчишески задиристым, то нежной и робкой девчушкой.