Ветер и меч
Шрифт:
— Да, это вам не атланты, которых завоевывать — одно удовольствие, — снова вставил Келей и покосился на сидящего рядом Ихи. Однако тот не выказал обиды, возможно, не услышав в словах Келея ничего обидного.
— Иначе эта война займет слишком много времени и сил. А у меня другие планы…
— Какие? — встряла Митилена.
Город. Горгоны вытеснили атлантов с побережья, уничтожили их поселения, но ведь крепости стоят! Бухты пустуют! Нельзя, чтобы все это пропадало просто так. И я хочу построить город.
— Вторую Темискиру? — жадно спросила Аргира.
— Нет. Темискира может быть одна. И называться
— Ты собираешься распространить власть Керне на все пространство между Великими мелями? — тихо осведомилась Митилена. — Построить Новую Атлантиду?
— Да что вы как сговорились — «вторая Темискира», «Новая Атлантида»! Ни то и ни другое… — Я почувствовала, что говорю о том, о чем говорить еще рано, и докончила: — И, кроме того, оживленные работы на берегу не только озадачат противника, но и создадут у него впечатление, что людей здесь гораздо больше, чем на самом деле. К работам привлекайте атлантов. Если не хватит — наймите еще на острове. Платите им из казны. Ихи, это к тебе относится.
Дальше пошло обсуждение деталей, и оно заняло оставшееся время Совета.
Меня тревожило, что Хтония ничего не сказала, и, когда мы вышли, спросила, не имеет ли она возражений против моего плана.
— Нет, — ответила она. — Но иногда очень трудно говорить с тем, кто в тебя вселяется.
— И ты туда же! Почему всем так нравится думать, будто в меня что-то вселяется?
Митилена, которая шла за нами, подхватила:
— Да. Я не знаю, как это у тебя получается. То, на что другие положили бы массу усилий, ты делаешь легко, и, даже, кажется, без особого желания. Совершенно очевидно, что у людей возникает вопрос — ты ли это делаешь или кто-то через тебя? Воля Дике Адрастеи? Дух погибшей Пентезилеи, как считали вначале? Некий неназываемый демон? Или…что-то иное?
Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я спросила о другом. Нарочно, в присутствии Хтонии.
— Ты упоминала о каких-то своих подозрениях, которые приберегались для общего совета. Они подтвердились?
Присутствие Хтонии ее отнюдь не смутило.
— До некоторой степени. Этот город… Когда ты сказала, что не будет ни второй Темискиры, ни Новой Атлантиды, тебе следовало бы пояснить, что ты имеешь в виду. — А ловко она схватила, что не зря я умолчала. — Но, во всяком случае, вторая Темискира была бы тебе более прилична.
— Но я строю… Буду строить его для самофракийцев. Ясно, что я не смогу взять их в Темискиру. И бросить тоже не могу. Им нужно место для жизни.
— Есть же Керне.
— Керне принадлежит атлантам.
— Сомнительный довод. Но прежде, чем построить город, тебе нужно выиграть войну.
— Что ж, я вынуждена буду победить.
А такое впечатление, что ты побеждаешь лишь потому, что тебя к этому вынуждают. Не потому ли ты всегда стремилась убежать от одержанной тобою победы? С Самофракии — в море, из крепости Элле — на Керне, с Керне — на Змеиное Болото? Когда ты перестанешь убегать от своей судьбы?
— А что ты скажешь, Хтония?
Хтония не слушала. А может, слышала, но считала все это пустыми умствованиями, допустимыми
— Я думаю о пленных, — произнесла она.
И правда. Будь мы в Темискире, никаких пленных бы просто не было. Но здесь они существовали, и Хтония понимала, что раз они есть, им предназначена в грядущих событиях какая-то роль. Какая? Это еще предстояло определить.
Сокар, каким бы ни был «скользким типом», по определению Келея, не солгал в одном: местные языки он знал. Но ощутимой пользы от этого пока не замечалось. Ему приходилось выслушивать исключительно брань по своему адресу — и как атланту, и как моему подчиненному.
Со мной их вождь просто отказывался общаться. Не мог простить, что испугался моего знания тайного языка. Именно этого, а не своего плена. И на тайном языке (который, несомненно, знал хуже, чем я), говорить со мной не хотел. Вроде бы это ниже его достоинства.
Все это было знакомо до зевоты. Он упорно отказывался признать господство женщин, и это при том, что все его действия направлял храм Змеиного Болота.
Два этих понятия не укладывались у него в мозгу. Лишнее доказательство, что у мужчин напрочь отсутствует логическое мышление.
— Помяни мои слова, хлебнем мы с ним еще горя, — говорил Келей, возвращаясь со строящейся верфи. — Я вспоминаю, как атлантские солдаты у нас здесь сидели — так это же совсем другое дело! Они, может, и людьми и первые себя почувствовали, когда были у нас в плену. А эти… Ничего с ними не выйдет.
— И что ты предлагаешь? Всех перебить, всех уничтожить, до мочащегося к стене, как на Востоке говорят, хоть здесь стен небогато?
— Ну… Я знаю, что ты этого не любишь. Но любой другой на твоем месте так и сделал бы… или любая другая… Ладно, каким-то чудом ты с ним договоришься. За год мы всяких чудес повидали. И все равно ты с ними не уживешься.
— А я и не собираюсь надолго здесь задерживаться. Может, направлюсь к Столпам Богини…
Он не дал мне договорить. Его мое предположение привело в совершенный восторг.
— Вот это да! И для этого мы закладываем верфи и будем строить флот! И когда мы двинемся в поход, в море выйдут не три корабля, но десятки… У нас будет флотилия больше, чем у Идоменея!
Я не стала разочаровывать Келея в его мечтаниях, отчасти потому, что сама разделяла их. Он продолжал болтать.
— А Сокар, бедолага, изо дня в день слушает эту ругань. Имени ему их главарь не называет, сглаза опасается, одно слово, дикарь…
— Еще чего он опасается? — почти бездумно спросила я.
— А что пока он здесь, племянник власть над племенем заберет. Он же лицо потерял, все равно, что умер.
— Племянник? А не сын?
— Ну да, тут вождю племянник, наследует, будь у вождя сыновей хоть дюжина — все равно. Обычай, знаешь ли…
Действительно, обычай такой существовал, даже у народов, отвергших власть Богини. Наследовал сын сестры, ибо род и племя определяет мать, а у властителей, берущих жен от чужих племен, и сыновья принадлежат чужому племени. Может, поэтому правители Черной Земли и Атлантиды и стали брать в жены родных сестер, чтобы, не нарушая древнего права, оставить власть за своими детьми. А потом смысл обычая забылся, но сам обычай сохранился, даже в Аттике кое-где. И уж тем более здесь.