Ветер, кровь и серебро
Шрифт:
Джеймс вдруг затрясся сильнее, и она ещё крепче прижала его к себе, уткнувшись лицом в его волосы и стараясь не смотреть на то, что делал Винсент. Вряд ли там было что-то страшное, но всё же он творил безрунную магию, которая предполагала сильное напряжение и разнообразные, зачастую совершенно несуразные жесты.
Наверное, всё дело в том, что Джеймсу не хватило её, Кристины, любви. Она не смогла полюбить его, когда он ещё рос в её чреве, потому что не понимала, каково это — любить того, кто ещё не родился. Когда он появился на свет, она, конечно, его полюбила, но, видимо, недостаточно. Будь её любовь сильнее и искреннее, может, и не вышло бы никакого проклятия.
Кристина готова была расплакаться, когда из раздумий её вывел охрипший, едва слышный голос Винсента:
— Миледи, нужна ваша помощь…
— Как я могу помочь? — изумлённо отозвалась она, отрываясь от дрожащего и донельзя испуганного Джеймса. Чтобы хоть как-то успокоить сына, она поглаживала его по волосам, сжимала плечи и целовала в лоб, но дрожь не прекращалась.
— Вы же читали, — с трудом произнёс Винсент, и Кристина, взглянув на него мельком, обнаружила, как сильно и ослепительно блестели золотом его глаза. — Сосредоточтесь. Думайте о том, что нужно сделать. Представьте, что это обычный телекинез, только сложнее.
Телекинез тоже можно было творить без рун, но здесь… Покачав головой, Кристина закрыла глаза, чувствуя сначала приятный, но потом становящийся обжигающим жар в груди. Магия затрепетала вокруг неё, образуя в воздухе невидимые и не ощущаемые простыми людьми волны, и тогда она поняла, что зря корила себя всё это время, — эти волны постоянно сталкивались с другими, тёмными и злыми, которые исходили буквально из самой души бедного мальчика.
Кристина заскрежетала зубами.
Уходи, уходи, уходи, отстань, сдохни уже наконец, неужели мой меч не перерубил твою шею, неужели тебе было этого мало? Прекрати портить мне жизнь, ты ведь проиграл, ты поплатился за все свои злодеяния, неужели ты не понял, что ты ничтожество, которое ничего не стоит, которое никому не нужно? Даже твоя всемогущая мать признала, что победа за мной, так успокойся наконец, ты должен умереть, ты должен отправиться в ад или в свою Навь, только прочь, убирайся, уходи, оставь в покое моего сына!
Ей хотелось кричать, но она сдержалась — нечего пугать и без того напуганного мальчика.
Винсент приблизился, не сводя с него горящего взгляда, и Кристина ощутила, что и от него исходят эти странные волны. До этого, творя заклинания и обращаясь к рунам, она никогда их не замечала, но теперь они были везде, пронзали собой воздух, впитывали пылинки и слабый солнечный свет.
Убирайся. Убирайся. Убирайся.
Внезапно эти волны исчезли, как и уже совсем невыносимое жжение груди. И Джеймс тоже дрожать перестал, неуверенно обхватив ручками её талию. Кристина слабо улыбнулась и подняла взгляд. Винсент продолжал стоять прямо над ними, длинная прядь смоляных волос упала ему на лицо, кожа болезненно побледнела, зато глаза снова стали тех же цветов, что и были, да и усталая улыбка свидетельствовала о том, что всё вроде бы хорошо. Поймав вопросительный взгляд Кристины, Винсент уверенно кивнул.
Тогда она несильно сжала плечи Джеймса, заставляя его отстраниться. Он уже не трясся, будто в лихорадке, но тихонько плакал — слёзы дрожали на его чёрных длинных ресницах.
— Джеймс? — тихо позвала Кристина, понимая, что сама вот-вот расплачется. — Джеймс, сынок, как ты?
Мальчик поднял голову, открыл глаза, и она вздрогнула, негромко вскрикнув.
У Джеймса, как и у Винсента, всю жизнь глаза были разного цвета: левый — отцовский, зелёный, правый — видимо, от бабушки, леди Лилиан, серый. Но сейчас на неё смотрели два огромных, наполненных страхом и изумлением изумруда, точь-в-точь
— Тебе больно? — В ответ Джеймс покачал головой, и она уточнила: — А было больно?
— Нет, — удивлённо отозвался он.
— Ты меня помнишь? — забеспокоилась Кристина, вспомнив слова Винсента о том, что его память может частично очиститься. — Джеймс, сынок, ты помнишь меня?
— Да, — протянул он.
Тогда она не выдержала и расплакалась, закрыв лицо ладонью. Чувствуя на себе взгляд сына, попыталась успокоиться, но ничего не вышло — слёзы бесконтрольно вытекали из глаз, и остановить их никак не получалось.
— Мама, не надо… — послышался тихий, жалобный голос Джеймса.
Винсент, безуспешно пытаясь убрать прядь с лица, присел рядом на одно колено и тоже заглянул в глаза мальчика, довольно ухмыльнувшись.
— Ну вот, наше предположение оказалось верным, — сказал он, — и в итоге мы всё сделали правильно. — Поймав вопросительный взгляд Кристины, он снова усмехнулся. — У Карпера ведь были серые глаза?
— Да, кажется, да, — закивала она. — Неужели это…
— Это была она, — сказал Винсент, положив руку на плечо Джеймса. — Душа, или личность, или… как хотите, неважно, это была она, её влияние, но теперь её нет. Он отправился на тот свет — или в небытие, зависит от того, во что он верил.
— Я бы сказала, куда он отправился, — буркнула Кристина с горькой усмешкой. — Боже, Винсент, спасибо вам… тебе… Я бы так и продолжила мучиться с ним до тех пор, пока бы он мне во сне горло не перерезал… — Она запнулась, и, прищурившись, внимательно всмотрелась в глаза мага. Правый был зелёным, но не таким, как у Джеймса или Генриха, а куда светлее, с лёгкими вкраплениями жёлтого, напоминающий нежную весеннюю траву. Левый же напоминал небо перед грозой или безбрежное штормовое море, и этот оттенок радужки показался Кристине донельзя знакомым. — Кажется, в тебе тоже поселилась чья-то душа, Винсент, — слабо улыбнулась она.
— Может быть, — пожал плечами он. — Я рад, что смог помочь. Вашего сына, миледи, ждёт великая судьба. Я знаю. А теперь, если позволите, я пойду навещу свою невесту.
— А, конечно… — Кристина покраснела: то, с какой нежностью и любовью Винсент говорил о Натали, не могло её не трогать. — Спасибо, — повторила она, не зная, как ещё его благодарить. — Надеюсь увидеть вас за ужином.
Винсент кивнул и вскоре покинул комнату, а Кристина осталась с сыном. Тот быстро перестал плакать и дрожать, но смотрел на мать обеспокоенно, и она поняла, что сама всё ещё плачет.
Поднявшись, она усадила Джеймса на кровать и присела рядом, положив руку ему на лоб — вроде не горячий… Она не знала, что сказать ему, о чём спросить, а он смотрел на неё так, будто чего-то ждал.
— Тебе было больно? Или страшно? — тихо спросила Кристина. — Ты что-нибудь чувствовал? Я беспокоюсь, милый…
— Немного страшно, — покачал головой Джеймс. — Я не знаю.
Внезапно она обнаружила, что сын начал чуть картавить, хотя раньше выговаривал звук «р» отлично, и внутри у неё всё похолодело. Лишь сейчас, после изгнания, она начала обнаруживать это влияние души Карпера на душу Джеймса, и это так пугало, вводило в ступор, что она не знала, куда себя деть. Да, её сын стал обычным ребёнком, хотя время ещё покажет, насколько сильно он изменился. По крайней мере, раньше она никогда не видела в его взгляде такого беспокойства, причём беспокойства не о себе. Пожалуй, это можно было бы назвать заботой — насколько вообще четырёхлетний ребёнок может ощущать желание заботиться?