Ветер нашей свободы

Манило Лина

— Как будто есть, что объяснять, — подает голос Арчи, сплевывая на землю. — Сами же знаете, что скрывает этот дом.

— Да мы-то поняли, — говорит Роджер, выбрасывая затухший окурок в уцелевшую под слоем снега тощую траву. — Что делать будем?

— Сейчас просто войдем и раскидаем этих мерзких утырков по углам, — хрипит лысый, съежившись на сидении мотоцикла, как мокрый попугай. — Чего с ними церемониться?

— Арчи прав, — говорит Брэйн, подняв голову к небу и что-то там рассматривая. — Навалять придуркам по самые уши. Чтобы дорогу к этому дому

забыли.

— Тут есть один момент, о котором еще не успел рассказать, — говорю, чтобы они поняли и не наломали сгоряча дров. — Раскидать их по углам или выкинуть в окно и сам смог бы. Мне позвонил какой-то пьяный хрен и сказал, что моя мать должна им деньги.

— Такого же раньше еще не было, — удивляется Арчи. — Да и сколько она должна? Не думаю, что из-за мелочи тебе бы звонили.

— Вот и я о том же, — говорю, сглатывая ком. Мне так все осточертело, что выть хочется. — Поэтому давайте аккуратно, мало ли, что они удумали.

— А самое важное: кто эти "они", задумчиво говорит Роджер. — Ладно, братья, не ссым.

Достаю ключи, и мы, сохраняя молчание, идем к гаражу. Это самый быстрый и надежный способ попасть в дом, оставаясь какое-то время незамеченными.

— Тише идите, — шипит Брэйн. — Грохот, как от полковых жеребцов.

— Тоже нашелся тут Мальчик с пальчик, — шепчет Арчи. — Самый здоровый, а к другим претензии предъявляет.

— Отвали, лысый, — смеется Брэйн, легко ударяя кулаком в плечо нашего юмориста.

— Тоже мне волосатый, — тихо говорит Арчи, потирая ушибленное плечо.

— Заткнулись оба! — чуть повышает голос Роджер, и спорщики, понятное дело, тут же замолкают.

Пока они спорят, открываю гараж, и музыка, гремящая в доме, оглушает.

— Ну и вкус у этих товарищей, — удивляется Роджер. — Будто в маршрутку попали.

Песни о тюремной романтике, брошенных любимыми несчастных сидельцах, об этапируемых и этапирующих — вот те мелодии, что так любят новые друзья моей матери.

Мы по возможности тихо проходим, выстроившись цепочкой, пересекаем гараж и останавливаемся у двери, ведущей в дом.

— Так, сначала просто входим, ничего не говорим и не делаем, — даю последние наставления друзьям. — А дальше уже смотрим по обстоятельствам. Все поняли?

— Ну, уж не на секретную базу вламываемся, сориентируемся, — кивает Брэйн, и я открываю дверь.

— А еще нужно музыку эту дебильную выключить, — смеется Роджер.

Я давно понял, что моя мать мало имеет общего с нормальной женщиной. Столько раз отмывал ее блевоту, выкидывал пустые бутылки, убирал последствия многочисленных гулянок, но то, что вижу сейчас не лезет ни в какие ворота.

— Однако, — говорит Арчи и присвистывает.

— Знаешь, Фил, мы, конечно, свиньи еще те, но чтобы такое себе позволять… У меня нет слов, — Роджер замолкает и треплет меня за плечо.

Слова не нужны, и так всем всё понятно — мой дом, медленно, но уверенно, превратился в приют для бомжей и отбросов общества. В первой комнате вижу перевернутый стол — по всей видимости, именно здесь и начиналось торжество

хрен поймешь по какому случаю. На полу валяются объедки, кто-то наблевал на ковер. Вокруг кучки пепла, бычков, чей фильтр окантован красной помадой. Какой-то мужик лежит, пьяный до потери сознания, но продолжает поносить на чем свет стоит партию и правительство. Он безобразный в своем скотстве до такой степени, что вызывает стойкое желание пнуть его носком сапога прямо по ребрам. Но я сдерживаюсь — кем бы ни был этот несчастный, от него не исходит никакой угрозы.

— Кажется, крики из кухни доносятся, — шепотом говорит Арчи и первым устремляется на встречу тем, кто там шумит.

Лысый резко распахивает дверь, и первое время не могу понять, что тут вообще происходит — так дымно и накурено, что хоть топор вешай.

— Фил, смотри, вон она, — восклицает Роджер и указывает рукой куда-то в угол.

Я же стою, как контуженный и не могу с места сдвинуться, но замешательство длится не дольше секунды. Срываюсь с места и несусь на всех парах туда, где в углу, скрученным маленьких комочком в разорванной одежде лежит та, что дала мне жизнь — моя мать. Ничего не вижу, кроме этого жалкого, несчастного создания, что никак не могу перестать любить и жалеть, хоть она и делает все для того, чтобы убить во мне все светлые чувства к себе. Своими поступками, словами, внешним видом, наконец.

— А вы еще к хренам собачьим кто такие? — жирный мужик в белой засаленной майке и трениках поднимается со стула.

— Боров, не пыли, — подает голос другой, стоящий, облокотившись на дверной косяк, мужик лет пятидесяти с прилизанными редкими волосам, облепившими блестящую лысину. У него маленькие поросячьи глазки, которых почти не видно — так опухло и покраснело его лицо. — Это, наверное, ее сынок приехал. Ну, друганов прихватил, что тут такого? Мы же все нормальные взрослые люди, сможем договориться без кровопролития.

Тем временем пытаюсь поднять мать на ноги, но она, словно безвольная кукла, кренится в разные стороны. Хватаю ее на руки и поднимаю — до того она легкая, почти невесомая. С горечью вспоминаю, как носил сегодня на руках Птичку. Непрошеные воспоминания — они всегда не вовремя.

— Что вы с ней сделали, утырки? — вопит Арчи и сжимает кулаки.

— Она хоть живая? — спрашивает Роджер, а я замечаю, как опасно блестят его глаза. Если быстро не разрулить ситуацию, сегодня может пролиться много крови.

— Жива, к счастью, — вздыхаю, стараясь улыбнуться, но, наверное, ничего не выходит — совсем не чувствую своего лица, как будто на мне надета маска. — Что вам нужно?

— Слыш, Чахлый, — ухмыляется Боров, наливая себе стакан водки и одним махом осушая его. — Они не понимают, что нам нужно. Ты же по телефону все четко объяснил. Вы тупые? — удивленно смотрит своими глазками-бусинкими, под завязку залитыми дешевым алкоголем.

— Фил, разреши мне оторвать ему голову, — хрипит Брэйн, и я вижу, как сложно ему сдерживаться. — Мир только чище станет, если такой погани в нем не станет.