Ветер перемен

Скородумов Василий Владиславович

Что же будет дальше?..

…Почувствовав, что ноги меня больше не держат да и глаза слипаются, я вошел в свой вагон 10280, лег на сиденье и почти сразу же заснул.

* * *

– Вставай, соня! Вставай, черт тебя дери!

Меня трясли за плечо. Больно трясли. Еще окончательно не проснувшись, я отстранил от себя нарушителя спокойствия и, протерев глаза, придал своему зрению прежнюю резкость. И хотя за годы, проведенные в полутемном подземном мире, глаза мои лучше видеть не стали, а наоборот, – для хорошей

видимости мне нужны были очки на минус две диоптрии, – картинка складывалась более–менее четкая.

– Юра? За коим ты меня будишь? – взбесился я. – Жить надоело?

– Олег! – спокойно, и мне даже показалось, немного властно, произнес Юра. – Если ты не забыл, сегодня наше дежурство. И я бы сказал тебе огромное человеческое «спасибо», если ты наконец–то соблаговолишь встать и в скором темпе приведешь себя в порядок, чтобы мы смогли отправиться на «Лиговский проспект» и сменить Димона и Серого.

Услышав это, я вскочил как ошпаренный, так как совершенно забыл про сегодняшнее дежурство.

– И советую тебе поторопиться, так как из–за того, что ты не хотел просыпаться, мы немного опаздываем, – добавил Юра, постучав пальцем по защищенному стеклом циферблату своих наручных часов.

Спустя пять минут я был в полной боевой готовности.

– Ну, можно выдвигаться!

Юра удовлетворенно хмыкнул и в очередной раз пригладил ладонью свои черные, неровно подстриженные усы. Они были его гордостью и носил он их с достоинством. Когда я его спрашивал, почему усы неровные, он лишь махал на меня руками и говорил, что «друг, ты, мол, ничего в этом не понимаешь» и что так нужно. «В этом самый цимис [1]» – заявлял он. Что за зверь такой, цимис этот, я у него спрашивать не стал, боясь показаться в глазах друга неучем.

Сам я усы не носил и никогда не собирался их отращивать. И до сих пор, кстати, считаю, что они старят и отнюдь не украшают человека. Есть только лишь несколько людей, которым усы по–настоящему идут. И хотя мне каждый день приходится возиться, чтобы избавиться от лишней растительности над верхней губой, я все равно никогда не буду себе их отращивать.

Мы с Юрой сели в дрезину и, набрав ход, скрылись в кромешной темноте туннеля. Путь нам освещала обыкновенная керосиновая лампа. Светила она, конечно, не ахти как, но это все же лучше, чем ничего.

Когда мы стали подъезжать к «Ладожской» Юра неожиданно меня спросил:

– Слушай, Олег, что тебе снилось?

– Когда?

– Ну, сегодня, перед тем, как я тебя разбудил.

– Не помню. А что?

– Да просто. Ты все время повторял: «Нет, нет, не надо!». Что, кошмары мучают?

Я постарался припомнить, что же мне снилось. Что же побудило меня кричать такие слова? Вряд ли сон был из разряда эротических, тогда бы я попросту не говорил «нет». Может быть и вправду кошмары?

Я вдруг вспомнил. Мне уже вторую ночь подряд снилось одно и то же. Про то, как игуанодон сначала лежит довольный на крыше Ледового дворца, а затем пожирает меня. Странно, но на сей раз я не проснулся, а смотрел, во сне, конечно же, как ящероподобная тварь отгрызает мне сначала одну ногу, затем вторую, потом принимается за руки… Слава богу меня разбудил Юра и избавил от лицезрения моей

«полной» кончины.

Я долго думал: поведать другу о своем сне или лучше не стоит. После долгих терзаний я все же решил рассказать ему все, как было. Как только я закончил, Юра негромко цыкнул, почесал в затылке и произнес:

– Да, брат, ну и жутики тебе снятся!

– А вдруг это вещий сон, как думаешь?

– Как думаю? – переспросил Юра. – Бред это, вот как я думаю. Никакой это на фиг не вещий сон. Этих… как ты их назвал?.. игуанодонов, верно?.. их не бывает и быть не может. Вот птеродактили – это другое дело. Я от ресичеров слышал, а те в свою очередь видели их, живьем причем. Хотя, может быть и они привирают. Как знать, увидели чайку какую-нибудь и сразу приняли его за мутанта. Фантастику надо меньше читать, вот что я скажу. До добра эти ваши книжки не доведут. Вот почитаешь на ночь, а потом снятся тебе всякие чудовища, – Юра скривил уродливую гримасу. Я лишь обреченно покачал головой. Что толку спорить с человеком, который совсем не любит читать. Юра почему–то считает, что чтение – это лишь пустая трата времени. Знал бы он, как ошибается, да разве его переубедишь. Упертый аки баран.

– Вот то ли дело мне что снится, – продолжил Юра, как только закончил читать мне очередную проповедь о вреде книг, которую я, в общем–то, не слушал, а лишь делал вид, что полностью ей поглощен. – Мне вот, например, море снится. Пляж, пальмы, толпы загорелых девушек в купальниках. Вот ты, Олег, наверное, никогда не был на море. А вот я был один раз. Ездили с родителями по путевке. Там классно, на море–то. Вода прозрачная, заплывешь далеко–далеко, а дно все равно видно. А какая теплая – вылезать вообще не хочется. Так бы и сидел в ней сутки напролет. Эх, нам бы на море сейчас… Да только хрен нам, а не море. Люди эти, которые бомбу сбросили, они же и нам и себе жизнь угробили. Да хотя какие они люди, скоты они, вот кто! Вот прямо–таки было жизненно необходимо бомбу сбрасывать. И что в итоге? Сидим мы в этой заднице огромной, в прямой кишке, так ее, как глисты. А живем ничуть не лучше, наверное

Все правильно Юра говорил, ни слова из его речи не выкинешь. Спросить бы у тех, кто это устроил: зачем вам понадобилось бомбу сбрасывать? Подумали ли вы о возможных последствиях? Хорошо ли вам после этого стало?

Да только где они, виновники торжества? Скорее всего, умерли в тот самый злосчастный день, когда человечество переселилось жить в метро. Ну и поделом им, в общем–то. Они это заслужили.

– Впрочем, что мы все о плохом да о плохом? Давай поговорим о чем–нибудь хорошем, светлом…, – Юра мечтательно закатил глаза.

– И о чем же, например?

– Ну не знаю. Предлагай.

– Так ведь и я не знаю, – я на секунду призадумался. – Мне кажется, какую бы тему мы сейчас не подняли, в конечном итоге снова выйдем на что–нибудь скверное. Вот ты мне лучше расскажи что–нибудь новое о станциях, чего я никогда не слышал.

Как я уже говорил, мне нравилось узнавать что–нибудь новое о родном питерском метро. Даже самая ничтожная мелочь имела для меня значение, ведь как–никак это мой дом, в котором я живу, и, скорее всего, останусь в нем до конца своих дней.