Ветер перемен

Ланцов Михаил Алексеевич

Взгляд Сигри вспыхнул.

Предвкушающе.

И в чем-то даже жутковато.

— Разумеется. Я буду рад, если эти воины станут сражаться с нами плечом к плечу. Я наслышан об их успехах на реке.

— Но они мужчины и им нужны женщины.

— Наложницы?

— Или жены. Только воины эти христиане, и ежели кто пожелает ожениться, то женщину надо будет в христианство крестить.

— Не думаю, что с этим будет сложность…

В Тенкодого держались традиционных африканских верований. И относились со скепсисом к исламу, с распространением которого боролись. А тут — христианство… Но учитывая контекст ситуации особого противодействия подобный шаг

не должен был вызвать.

На что царевич и рассчитывал, пытаясь создать в этой стране общину христиан с опорой на самую влиятельную прослойку — военных. Прекрасно понимая, что если христианство станет их верой в подавляющей массе, то и остальное население подтянется. Через что получится в перспективе на западе Африки крупное, дружественное России христианское государство. Более того — православное…

* * *

Из Уфы царевич направился в Пермь с большим эскортом. От греха подальше. Во всяком случае башкиры выделили ему воинов для обеспечения безопасности парохода. Много. Сначала во время его движения по реке Белой, а потом и далее — до Перми. Это оказалось непросто, так как корабль имел явно больше среднесуточный ход, чем могли себе позволить всадники. А медленно ползти «прогулочным шагом» не хотел уже царевич. Поэтому, мобилизовав многих местных, их сразу отправили на разные участки. Напрямки. А где-то и с целым табуном коней, чтобы менять их постоянно для поддержания темпа движения. Сделав так, чтобы это племя контролировало этот участок, а то — вон то.

Получилось масштабно.

Монументально.

Алексею даже казалось, что, когда он не выгляни — всегда где-то на виду хотя бы сотня степных всадников. Бедных, в основном. Очень бедных. Но они были.

Общение же не со старейшинами, а уже во время этого возвращения с обычными башкирами, позволило утвердиться в мысли, что он ровным счетом не понимает происходящего. Да, возможно, знать башкирская решила поиграть в какую-то игру.

Но…

Это выглядело странно и как-то неправильно. Ведь его вполне натурально могло убить или ранить. Шальная стрела она на многое способна. Посему не похоже было, что это они проказничали. И чтобы они потом делали, если бы случилось непредвиденное? Например, упав с коня, царевич свернул бы себе шею? Кто бы им это все простил? Петр Алексеевич? Свои собственные подданные? Очень сомнительно…

Простые башкиры выглядели откровенно раздраженными. О том, как Алексей славно и очень удачно воевал с башкирскими полками супротив ляхов, литвин да османов в здешних местах уже знали. А потому восприняли это нападение как что-то вроде личного оскорбления.

Тех, кстати, кто нападал, так и не догнали. Ушли. Им словно кто-то помогал. Словно кто-то укрывал.

Только кто?

Башкиры сами ответить так вот с ходу не могли. Лишь разводя руками. Что в известной мере было правомерно, ведь здесь укрывались среди прочего многие те, кто бежали от царской власти в центральных землях. Те же раскольники, что не пошли на примирение. Они все сидели тихо, не испытывая гостеприимства местных жителей. Но могли. Многие из них могли…

Добрались до Перми.

Так-то башкиры рекомендовали ему отправиться сразу в Москву. От греха подальше. Но Алексей демонстративно хотел показать злоумышленникам, что он не убегает, поджав хвост, а вполне себе активен и деятелен. Вот и отправился в Пермь, желая по чугунной дороге доехать до Нижнего Тагила и обратно. А если получиться и рудники местные посетить медные.

Казачья община, опять же, которая не смогла защитить царевича, вся стояла на ушах. Да, их

ребята погибли. Но это нападение выглядело как оплеуха им. Обидная. Жесткая. И крайне раздражающая.

Иными словами, земли башкир и прилегающие к ним с севера территории натурально кипели, как пчелиный улей. Гудели. Понятно — это ненадолго. Но все в округе пришло в движение…

— Не понимаю я, — покачал головой царевич в беседе со Строгановым, который оставался в Перми и никуда оттуда не уезжал. — Вся эта история насквозь странная.

— А чего тут понимать то? — усмехнулся Григорий Дмитриевич.

— Как чего?

— Ты гонца не посылал?

— Нет.

— В Уфе опросил о том, как он выглядел и звался, но тут его никто не видел. Так?

— Так.

— Значит не отсюда его послали.

— Как? Кто?

— А кому ты больше всего ноги отдавил?

— Аристократы?

— Они здесь чужие люди. Нет у них тут силы и власти. Так… самую капельку. — покачал головой Строганов.

— Неужели раскольники?

— А чего нет-то? Они самые. Даже те, кто примирился, не сильно вас с отцом жалуют. Скорее терпят. Выбора то у них нет. В угол вы их загнали.

— Башкиры отбили меня уж очень… наигранно.

— Ну, я бы так не сказал. Степь, конечно, знает и великую кровь. Но эта постоянная игра в налеты и набеги больше славиться умением вовремя отойти. Многие из этих детей степи постоянно ходят в набеги друг к другу. Из одного племени в другое. Чтобы скот угнать, невесту украсть или доблесть показать. Сильной крови там не льется. И если ничего прям вот жизненно важного нет они нередко могут бросить добычу, отходя.

— Значит меня просто бросили? Как корову?

— Да. Когда поняли, что сейчас их убивать будут. Ведь башкир пришло много. И они явно были в бешенстве. А с тобой они вряд ли ушли бы. Ты нормально скакать в седле не мог, да и не стал бы. Всех задерживал. Потащи они тебя с собой — и все — сами бы пропали.

— А отчего не убили?

— Их бы потом из под земли нашли. Оно им надо? — усмехнулся Строганов. — Или ты думаешь, что не узнали кто это сделал? В степи все на виду. Может сейчас и молчат, но полгода-год пройдет, и вся округа будет знать имена лихих ребят, что самого Алексея Петровича в плен захватили. И едва не увели в полон ради великого выкупа. Да и не поступают обычно в степи так. Они, ежели дело дурно оборачивается, спокойно даже пленников, что в рабство угоняют, бросают. Никого не режут. Пустое это. Глупость.

— Все равно странно. Выглядит так, что их наводил кто-то из местных. Не могли пришлые так хорошо и своевременно сориентироваться и засаду организовать.

— Разумеется. Я полагаю, что того гонца нужно искать в землях башкир. Местный он. Из тамошних. Он один из тех, кто там скрывается от царевых людей. Если еще жив. А может и убег куда. Там ведь найдут.

— Куда?

— Так на Кубань. Чем не жизнь? Тамошние казаки царя не уважают. И примут этого пройдоху вполне добро. Вон как тебя провел? Любо-дорого. И башкир. И вообще…

— А он-то сам как узнал?

— Так весточку кто послал. Птицей али конем. Тот, кто тут, в Перми ведал о твоем отправлении. То есть, считай если не весь, то почти весь. И многие в округе. Любой мог. Не угадаешь. Да и не найдешь.

— Птицу найти можно. Она ведь в клетках держится. Наверняка у него и иные голуби имеются.

— А если конный гонец, что напрямки пошел, меняя лошадей у своих?

— Мда…

— Здесь много лихих людей со сложной судьбой. Хватает и обиженных. Сейчас ты нагнал работников из старых русских земель. Думаешь этому местные довольны? Раньше то дела иначе шли. А теперь вон какие домны стоят. Гудит все, коптит… Это многих старожилов нервирует.