Ветер прошлого
Шрифт:
— Спасибо, — согласился я, — буду вам очень признателен.
Как-никак это был все-таки шаг вперед.
Мы вошли. Прохладно. Полумрак. В просторной комнате огромный камин. Им явно не пользуются, и там уютно свернулся клубком Наполеон. По бокам к камину примыкали старинные резные скамьи темного дерева. Над ними — бронзовый герб маркизов Альбериги.
— Это мой дом, — с гордостью объявила старушка.
Напротив камина стоял диван, обитый на французский манер тисненой кожей, и квадратный стол, покрытый изношенной
— Эта мебель принадлежит вам, синьора? — спросил я.
— Это часть обстановки дома, — сказала Сильвана.
Над комодом висел плакат с изображением Мэрилин Монро — вопиющим диссонансом со всей остальной обстановкой.
— Вот это наше, — пояснила Сильвана, указав на него.
Старушка, семенившая впереди, остановилась перед портретом голливудской звезды, перекрестилась на него, как на икону, и очень набожно прочла «Богородице Дево, радуйся».
— Этот плакат принадлежит моему сыну, — продолжала объяснять Сильвана. — Вы же знаете эту молодежь. Повсюду развешивают свои картинки. Бабушка убеждена, что это мадонна. Всякий раз, как проходит мимо, крестится и читает молитву. Лучше с ней не спорить: так проще. Да она и не поймет.
— Конечно, — согласился я. Мне хотелось поговорить о другом. — Вы говорили, что здесь побывали немцы, это когда же?
— В сорок пятом. Я тогда только родилась, так что знаю все по рассказам. Немцы ворвались сюда и привели с собой нескольких пленных — партизан, захваченных при отступлении. Полагаю, это были крупные фигуры. Возможно, немцы хотели использовать их как заложников, не знаю. Их допрашивали, пытали, потом расстре-ляли.
— Не всех, — вмешалась старая Амелия.
— Кто-то спасся? — живо заинтересовался я.
— Один, — решительно ответила она, — только один. Один остался в живых.
Потом она крепко сжала губы, словно демонстрируя, что больше разговаривать не желает, и села на обитый кожей диван. Наполеон вспрыгнул ей на колени и заурчал, требуя ласки.
— Скажите, синьора, — спросил я, стараясь найти верный тон, — тот человек, который выжил… вы его помните?
— Не слушайте ее, — вмешалась Сильвана. — У нее не поймешь, где правда, а где нет. Она, например, уверяет, что здесь останавливался Наполеон, когда он был королем Италии и французским императором. Все это фантазии. Мне кажется, во всей Италии не найдется такого старинного здания, которое во время оно не почтили бы своим присутствием Наполеон или Гарибальди.
— А разве это не может быть правдой?
— Вполне может быть, — согласилась она. — До сих пор сохранилась «зеленая комната», кажется, так ее называли, где, по преданию, останавливался Наполеон. Но какое это имеет значение?
Она подала на стол ароматный кофе в тончайших фарфоровых чашках с поблекшим рисунком. Вид у нее был недовольный.
— Я вообще-то не о
— Вы думаете, что ваш отец — тот единственный, кто спасся от расстрела сорок лет назад? Что можно выяснить через такое долгое время?
Теперь в ее голосе слышались разочарование и даже откровенная враждебность. Почему-то она почувствовала себя обманутой. Я не стал ей ничего объяснять. Вместо этого, повинуясь мгновенному порыву, я вытащил из кармана табакерку.
— Вот этот рисунок, — спросил я, обращаясь к старушке и показывая ей миниатюру, — вам ничего не напоминает?
Она водрузила на нос пару старомодных очков-пенсне на темной ленточке и принялась внимательно изучать пасторальный сюжет. По мере того как тщательный осмотр продвигался вперед, веселое выражение у нее на лице сменялось болью и ужасом.
— Вы ничего не помните? — переспросил я, ища какого-нибудь знака — подтверждения или отрицания.
Старушка подняла на меня взгляд, и ее прозрачные голубые глазки наполнились слезами.
— Я устала, синьор, — пожаловалась она капризным детским голоском. — Я очень устала.
— Но этот рисунок, эти фигуры вам знакомы?
— Я устала, синьор, — повторила она, и слезы покатились у нее по щекам. — Вы должны меня извинить, я вынуждена просить у вас разрешения удалиться.
— Да, я понимаю, — вздохнул я. — Это я должен просить у вас прощения.
Я обернулся к внучке. Настала пора уходить.
— Обратитесь к управляющему, — сухо посоветовала она на прощанье.
— Непременно, — ответил я.
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо. На землю обрушился ливень. Я сел в машину, чтобы вернуться в Милан, но мне хотелось ехать, не останавливаясь, вперед и вперед, пересечь границу грозы и увидеть, что скрывается по ту сторону непроглядной тьмы.
— Есть сообщение для вас, — объявил портье.
Я ощутил неприятный озноб, как от сквозняка.
— От синьоры, — добавил он с участливым видом, протягивая мне конверт.
Я вскрыл конверт. Почерк Стеллы Дианы я видел впервые, но узнал бы ее руку среди тысяч других: эти аккуратные, одна в одну, буковки, эти ровные строчки могли принадлежать только ей. Такой почерк свидетельствовал о большой жизненной силе и выдавал решительный характер.
«Дорогой Алекс, — говорилось в письме, — я, кажется, поняла, что тебе нужно сосредоточиться на решении своих проблем. Занимайся ими спокойно и не торопясь. Ты знаешь, где меня найти. Я люблю тебя. Диана».
Она, конечно, уехала на Сардинию.
— Сардиния? — на всякий случай спросил я у портье.
— Да, синьор, — почтительно ответил он. — Синьора отправилась в Олбию.
Я на мгновение задумался.
— Могу я вам помочь? — спросил портье.