Ветер с горечью полыни
Шрифт:
начала Юзя высоким чистым голосом.
— Пакажы, Алёна, броды земляку… –дружно подхватила вся веселая компания.
Когда песня кончилась, Бравусов громко захлопал в ладоши:
— Ну, молодчина, Юзя! Хвактически, артистка! Как тебе удалось, Евдокимович, завербовать
— А ты думал, что я уже ничего не стою… — начал Мамута, но Юзя его перебила:
— Устинович, секрет простой. С милым рай и в радиационной зоне. Давай еще попоем…
Каля грэблі шумяць вербы, Што я пасадзіла, –широко, распевно затянула Юзя.
Песню подхватила Марина, подтянули и мужчины. Мамута никогда не слышал раньше, чтобы Марина пела, ни разу не видел ее в клубе на танцах. Дома присматривался тайком и с тихой радостью отметил, что она помолодела, расцвела поздней женской красотой, как бывает расцветут в палисаднике георгины после первых заморозков.
И Юзя изменилась за весну и лето, прожитые в Хатыничах. Да нет, она не постарела, хоть малость и усохла, постройнела, поскольку некогда было сидеть у телевизора, не набивала живот довольно дешевой вареной колбасой, в которой крахмала больше, чем мяса. Движения ей хватало, да и в постели не ленилась. «Может и правда, поживем еще. Наперекор Чернобылю», — мелькнула мысль в разгоряченной рюмкой, затуманенной песнями голове Мамуты. А еще он почувствовал неизведанную ранее жажду жить. Жить наперекор всякому лиху!
От Беседи дохнул упругий влажный ветер с ароматом надречного тумана, водорослей, мокрых лозовых кустов.
— А ночь будет ядреная, — подернула плечами Марина. — Не нужно дальше нас провожать. Хватает вам за день топанья. И по грибы так далеко ходили.
— На будущее лето, хвактически, поедем по грибы на коне. Сядем, как паны, и покатим. Нечего ноги сбивать, — сказал Бравусов.
— Ой, долго ждать! Я думала еще в этом году съездим. Как ты, Марина? — по-дружески обняла Юзя Марину, будто хотела согреть ей плечи.
— Я за ето… По опята в самый раз на телеге. Мой отец ходил за опятами не с кошем, а с мешком. Они не крошатся, не ломаются. Так вот отец нарежет мешок опят, на плечи — и домой. Других грибов не собирал. Некогда было. Опята ж поздние, работы мало. Можно и по грибы сходить.
— Ну что ж, раз пошла такая пьянка, — громко хохотнул Бравусов, — значит съездим в этом году. Обязательно. Сянни вы… Хвактически, уже далеко зашли. Давайте прощаться. Правду говорит Марина: ветер свежак. С юго-запада. Чернобыльский. Полынью пахнет.
— Ну, Устинович, где вы тут аромат полыни унюхали? — удивилась Юзя. — Ветер как ветер. Влажный, потому что река рядом. Прохладный, потому что осень на пороге. Ну, да пусть будет полынный. Ветер с горечью полыни… Молодцы, что пришли. Устроили нам праздник.
— Ето вам большое
— Ну, то еще приходите. Пусть еще будет один праздник, — также взволнованный, обрадованный неожиданной встречей, сказал Мамута.
— Нет, теперь вы к нам. Давайте в следующую субботу. Или в воскресенье. Управитесь по хозяйству — и приходите, — пригласила Марина. Увидела, что расчувствовавшийся Бравусов полез обниматься к Мамуте, не стерпела: — От не люблю, когда мужики целуются!
— С женщиной, хвактически, интересней, — Бравусов трижды поцеловал Юзю.
Тогда и Марина чмокнула в щеку бывшего учителя, а с Юзей они искренне, как давние подруги, расцеловались.
Мамута и Юзя повернули на свою Кончанскую сторону, а Бравусов с Мариной направились на Шамовскую сторону — так раньше хатыньчане условно делили большую деревню. Правда, граница этого раздела проходила немного дальше, где с поля бежал неширокий выгон-дорога, а на болото к Беседи вел узкий проулок, аккурат вдоль хаты Порфира Дроздова, бывшего продагента, Марининого дяди.
Почти полная луна уже довольно высоко поднялась над лесом. Мамуте захотелось провести Юзю по взгорью — показать, как блестит Беседь в лунном сиянии.
— Юзя, дороженькая, знаешь, какое возникло желание?
— Знаю. Хочешь поцеловаться. И я — тоже.
— Я хочу поцеловать тебя на взгорье. Чтобы ты увидела, как сверкает, переливается Беседь под луной. Это удивительная красота.
— Ну так пошли.
— Но на той тропке, верно, густая роса. Да и поросла она бурьяном, некому там ходить. Будем мокрыми по уши. Давай лучше тут поцелуемся.
Они стояли посреди безлюдной улицы и целовались. Как молодожены.
Мамута глянул на луну, которая на глазах светлела, будто из нее испарялись багряность и желтизна, которые были, пока она висела над темной зубчатой стеной леса. Теперь луна сверкала, переливалась синевато-бледным сиянием и, будто магнит, притягивала к себе.
— Вот гляжу на луну, на звезды, — нарушил тишину ночи Мамута. — Какая это бездна — небо! И земля — тоже бездна. И душа человеческая — разве не бездна? Сколько в ней всего! И хорошего, и дурного, и таинственного, и неизведанного…
— Ой, Петрочек ты мой, не забирайся так высоко. Аж в космос. Лучше думать о земном, — Юзя взяла его под руку, тесней прижалась, будто боялась, что старый фантазер взлетит в небо.
Что ж, земное — так земное. Он вскинул ей на плечи полу пиджака, обнял. Так, обнявшись, будто жених и невеста, они шли по безлюдной, пустынной деревенской улице.
— А знаешь, о чем я подумала? — И, не ожидая ответа, Юзя говорила дальше: — Мы уже когда-то об этом толковали. Но все равно думается. Сожженная деревня в войну потом возродилась. А Чернобыль, видно, ее сжег невидимым огнем навсегда. А может, возродится? Такая вокруг красота! Беседь, лес, земля плодородная. Только б жить и жить…