Ветер с горечью полыни
Шрифт:
Жора Акопян учился в пятом классе, когда его горячий, неугомонный отец погорел на своей должности… Спустя много лет, когда сына назначили директором недостроенного цементного завода в Лобановке, отец рассказал сыну ту давнюю историю.
Как-то по весне на железнодорожную станцию прибыли тракторные плуги, которые тогда были большим дефицитом. Начальник станции ждал указаний сверху, чтобы распределить их на три района. Горячий, неудержимый Акопян ждать не мог. Земля прогрелась, подсохла, самое время пахать. Приказал забрать все плуги для колхозов своего района. Так и сделали. Он прикинул: пока в области будут чесаться, они отсеются, а победителей не судят. Но ему позвонил секретарь обкома Василь Луговцов, тот самый,
— Василь Петрович, душа любезный, плуги все в работе. Мы ж не для себя стараемся. План хлебозаготовок надо выполнять?
— И сосянним районам план надо выполнять. А им нечем пахать. Немедленно верните плуги на станцию.
— Легко сказать: верните. А как их забрать у тракториста, который работает в поле в разгар сева.
На другой день снова позвонил Луговцов, ответ ему был тот же самый. Тогда через несколько минут позвонил разгневанный первый секретарь, бывший партизанский комбриг, отматерил Акопяна и приказал через день быть на бюро обкома. Понял Акопян, что дела его плохи — попал как муха в паутину, и пахнет тут не только выговором, к которым было не привыкать. Начал лихорадочно искать выхода и сделал отчаянный ход конем: отбил телеграмму в Москву. Маленкову: создали невыносимые условия для работы, прошу разрешения приехать для доклада. В ответ пришло сообщение: приезжайте…
И покатил Акопян в Москву, в ЦК. Георгий Максимилианович Маленков был тогда правой рукой Сталина по партийным делам. Принял он Акопяна, выслушал. Гость признался, что следит за кипучей деятельностью партийца Маленкова, любит слушать и читать его выступления, что и сын его зовется Георгием. «Хотите в Армению?» Акопян замялся: мать у него русская, жена белоруска, родной язык слабо знает. Тогда ему предложили должность секретаря горкома по идеологии в городе Дербент. «Это Дагестан. Все ж ближе к родине. Стоит соглашаться», — посоветовал Маленков. Отступать было некуда. Акопян согласился. «Ну, желаю успехов! — мордатый Маленков широко улыбнулся, пожал гостю руку, похлопал по плечу. — Сыну, моему тезке, привет».
Вскоре школьник Георгий Акопян знакомился с новыми друзьями. Был он там белой вороной с армянской фамилией. Правда, учились в классе несколько русскоязычных мальчиков и девочек, с ними и подружился Георгий. Но школу в Дербенте окончить не удалось. Года через три отец во время отдыха завернул с женой в Минск, встретил знакомых партизан, имевших высокие должности, они перетянули его в Могилев. Тут Георгий закончил школу. Отец мечтал, чтобы сын стал инженером-строителем, поскольку в глубине души считал партийную работу болтовней, которая выматывает душу и сердце. Георгий послушался отца, поступил в машиностроительный институт. После него работал на цементном заводе в Кричеве, потом в Волковыске на Гродненщине. А потом в министерстве решили, что Георгий Акопян — именно тот человек, который завершит строительство гиганта в Лобановке. Вот тогда отец и поведал сыну про свое послевоенное житье, про поездку в Москву к Маленкову.
— Хотел бы я, сынок, съездить в Лобановку. Поглядеть, что там делается, — тяжело, прерывисто дыша, сказал отец.
— Конечно, съездим. Вот осмотрюсь там. Освоюсь. И съездим. Обязательно.
Отец, который имел за плечами восемьдесят с гаком и два инфаркта, довольно кивал седой, некогда смоляно-черной кучерявой головой.
Георгий Акопян приехал строить цементный завод в начале 1985-го. В его потемневшей с годами шевелюре проблескивали редкие нитки седины, как осенние паутинки, что свидетельствуют о приходе бабьего лета. А тут они говорили о другом: наступает ранняя мужская осень, поскольку их хозяину нет еще и полусотни. Завод уже строился больше пяти лет. Огромные железобетонные коробки будущих производственных цехов впечатляли.
Медленно, со скрипом, словно несмазанные колеса по гравию, продвигалось строительство. И чем ближе к финишу, тем тяжелей было движение. Все чаще подводили поставщики — то российские, то украинские. Акопян слал телеграммы, звонил во все концы. В Москве от него отмахивались, как от надоедливого комара, в Минске слушали, обещали, но слова не держали, обещания не выполняли. Порой Георгию Акопяну казалось, что никто из чиновников ничего не делает — все смотрят по телевизору заседания Верховного Совета СССР. Это было ежедневное зрелище, или, как говорил Акопян со злостью: «Ну и спектакль! Цирк на проволоке».
Депутаты наперегонки рвались к микрофону, как голодный к хлебу, чтобы засветиться, чтобы их увидели, а что они скажут, какие законы предложат — не так важно. И все несогласные — как огонь с водою, — кричали, спорили, готовые сцепиться загрудки. Но были предложения, которые Акопян принимал душой и сердцем, а отцу они сильно не нравились. Как-то выступал московский профессор и заявил, что народ превыше партии, конституция превыше партийного устава. Зал встретил эти слова овацией. Готов был аплодировать и сын бывшего первого секретаря райкома Георгий Акопян.
Однажды вечером позвонил отец, разозленный на депутатов:
— Что они делают? Они раскачивают лодку. Развалят страну. Всех потопят.
— Не переживай, отец. Депутаты говорят правду. Вокруг бордель. Никто ничего не делает. Нужно наводить порядок. Иначе — труба!
— Так же не с шельмованья коммунистов надо начинать, — задыхаясь, втолковывал отец.
— Отец, партия уже не та. Оторвалась от народа. Потеряла авторитет и уважение.
— Сынок, и ты меня топишь. Бросаешь, будто щенка в воду.
В трубке послышались короткие гудки: не попрощавшись, старик Акопян прервал разговор. А утром позвонила мать, испуганная, взволнованная: «Юрочка, у отца инфаркт. «Скорая» забрала в больницу. Приезжай…» — «У меня сейчас планерка. Позвоню через полчаса».
А планерка затянулась. Акопян сидел, как на горячих угольях, нервы горели, в голове билась мысль: «Как там отец?» А тут сцепился его заместитель с главным инженером, начали выяснять отношения — кто из них больше виноват в том, что срывается пуск завода. Акопян сидел, слышал, как у самого саднит сердце, давит за грудиной. Чуть довел планерку до конца. Хотел пожурить заместителя, но времени на это не было. Да и что упрекать, если вся страна заседает, все вокруг кричат и ссорятся, в очередях, на сходках, особенно дискутируют в банях, поскольку там все голые: не видно ни погонов, ни орденов, ни иных регалий.
Акопян мчался в Могилев. В дороге водитель включил радио: в Москве продолжался съезд народных депутатов. Акопян уже было задремал, поскольку ночью спал плохо, как вдруг услышал выступление известного ученого, специалиста по охране природы: «Партия должна срочно позеленеть…»
— Слыхали, Георгий Сергеевич? — повернулся к нему водитель. — Партия должна позеленеть. Да еще «срочно»! Чтоб ты сам посинел, как гусиный пуп.
— От, демагоги! Выключи эту болтовню. Тут не до них, — Акопян снова закрыл глаза. Дорога всегда успокаивает, как малыша люлька.