Ветер сквозь замочную скважину
Шрифт:
– Может, и так. Но их обоих уже нет с нами, – заметил Тим. – И знаешь, мама… он до сих пор не нашел напарника, чтобы ходить за железным деревом. Рубит лес в одиночку, а это опасно. Смертельно опасно.
– Времени мало прошло. Он еще найдет себе напарника. Он сильный и опытный лесоруб и знает хорошие участки в лесу. Твой отец научил его, как выбирать самые лучшие, когда они лишь начинали осваивать ремесло.
Тим все это знал и все-таки не был уверен, что Келлс сумеет найти кого-то, кто согласится стать его напарником. Он давно замечал, что остальные лесорубы старались держаться от Келлса подальше. Не то чтобы это происходило сознательно: похоже,
А может, я просто все это выдумываю, подумал он.
– Не знаю, мама, – повторил он. – Веревку, которой обвились двое, нельзя развязать.
Нелл нервно хохотнула.
– Ты где это слышал?
– Ты сама так говорила.
Нелл улыбнулась.
– Да, могла и сказать. Рот у меня говорливый. Ладно, сынок, завтра будем решать, а сейчас давай спать. Утро вечера мудренее.
Но в ту ночь обоим не спалось. Тим размышлял о том, как все будет, если Большой Келлс станет его отчимом. Будет ли он проявлять доброту к ним обоим? Может быть, он возьмет Тима в лес и начнет обучать ремеслу лесоруба? Это было бы здорово, думал Тим, но захочет ли мама, чтобы ее сын обучался профессии, которая убила ее мужа? Может быть, мама захочет, чтобы он держался подальше от Бескрайнего леса? Может, она захочет, чтобы он стал фермером?
Дестри мне нравится, он хороший, размышлял Тим. Но я сам никогда в жизни не стану фермером. Ведь совсем рядом – Бескрайний лес, и в мире столько всего интересного.
Нелл тоже долго не могла заснуть из-за своих собственных тревожных мыслей. По большей части она размышляла о том, что станет с ней и с Тимом, если она откажет Большому Келлсу и у них отберут дом и землю – то единственное, что у них есть в этой жизни, а другой жизни они и не знают. Что станет с ней и с Тимом, если им будет нечем расплатиться со сборщиком налогов, когда он приедет в деревню на своем огромном вороном коне?
Следующий день выдался еще жарче, но Большой Келлс пришел в том же плотном суконном пиджаке. Красное лицо лесоруба лоснилось от пота. Нелл убеждала себя, что не чувствует запаха грэфа в его дыхании, но даже если и чувствует – что с того? Это всего лишь сидр, хотя и крепкий, а мужчина может позволить себе пару-тройку глотков, когда идет к женщине, чтобы услышать ответ на свое предложение. К тому же она все решила. Почти решила.
Прежде чем Большой Келлс успел задать свой вопрос, Нелл набралась смелости и сказала:
– Мой сын мне напомнил, что веревку, которой обвились в церкви, нельзя развязать.
Большой Келлс нахмурился. Нелл так и не поняла, что ему не понравилось – упоминание о сыне или о брачной петле.
– Да, – сказал он, – и что с того?
– Я только хотела спросить, будешь ли ты относиться ко мне по-доброму. Ко мне и к Тиму.
– Буду, да. Обязательно.
Он нахмурился еще больше, и Нелл снова не поняла – то ли он сердится, то ли смущается. Она очень надеялась, что смущается. Мужчины, которые рубят лес и не боятся диких зверей из чащи, частенько смущаются и робеют в сердечных делах, Нелл это знала. И при одной только мысли о том, что Большой Келлс может робеть, ее сердце открылось ему навстречу.
– Даешь честное слово? – спросила она.
Он улыбнулся. В аккуратно расчесанной
– Даю. Клянусь всем, что имею.
– Тогда мой ответ «да».
И они поженились. Многие сказки на этом кончаются; но наша сказка – как ни печально – только начинается по-настоящему.
На свадьбе грэф лился рекой, и для человека, который больше не пьет спиртного, Большой Келлс опрокинул в себя немало. Мама как будто этого не замечала, а вот Тим заметил. И его это встревожило. И еще Тима тревожило то, что мало кто из лесорубов пришел на свадьбу, хотя был выходной. Будь Тим не мальчиком, а девчонкой, он бы заметил еще одну вещь. Некоторые из женщин, которых Нелл считала своими подругами, поглядывали на нее с плохо скрываемой жалостью.
В ту ночь, далеко за полночь, Тима разбудил глухой звук удара и крик. Сперва он подумал, что ему это приснилось, но звуки вроде бы доносились из комнаты за стеной – из родительской спальни, которую мама теперь делила (хотя Тим до сих пор не мог в это поверить) с Большим Келлсом. Тим лежал, и прислушивался, и уже начал опять засыпать, как вдруг услышал приглушенный плач, а потом – голос отчима, резкий и грубый:
– Замолчи. Хватит реветь. Тебе же не больно. И крови нет. А мне завтра вставать с петухами.
Плач прекратился. Тим напряженно прислушивался, но все разговоры умолкли. Вскоре после того, как за стеной раздался храп Большого Келлса, Тим заснул. А следующим утром, когда мама жарила на кухне яичницу, он увидел синяк у нее на руке. Чуть выше локтя, с внутренней стороны.
– Я случайно ударилась, – сказала Нелл, увидев, куда смотрит сын. – Встала ночью сходить по нужде и налетела на стойку кровати. Мне надо заново научиться ориентироваться в темноте – теперь, когда я не одна.
Тим подумал: Да, этого я и боялся.
В следующий выходной, ровно через неделю после свадьбы, Большой Келлс привез Тима в свой бывший дом, принадлежавший теперь Болди Андерсону, еще одному крупному фермеру из Древесной деревни. Они поехали на повозке, в которой Келлс ездил на промысел в лес. Мулы ступали легко, поскольку им не приходилось тащить колоды и бревна железного дерева; не считая кучки древесных опилок в дальнем углу, в повозке было пусто. И там, конечно, остался этот ни с чем не сравнимый кисло-сладкий аромат – аромат глубокой чащи. Бывший дом Келлса казался заброшенным и печальным, с его закрытыми ставнями и высокой, нескошенной травой вровень с растрескавшимися перилами на крыльце.
– Заберу свои вещи, и пусть Болди делает с домом что хочет, – пробурчал Келлс. – Хоть на дрова разберет и сожжет, мне уже дела нет.
Как оказалось, он собирался забрать из дома всего две вещи: грязную старую скамейку для ног и большой, обтянутый кожей сундук с ремнями и медным замком. Сундук стоял в спальне, и Келлс погладил его, как любимого домашнего питомца.
– Я его не оставлю. Никогда в жизни. Отцовская вещь.
Тим помог отчиму вытащить вещи из дома, хотя основную работу проделал сам Келлс. Сундук оказался слишком тяжелым. Большой Келлс погрузил его в повозку и склонился над ним, уперев руки в колени своих недавно (и аккуратно) залатанных брюк. Он стоял так достаточно долго, пока с его щек не начал сходить румянец, а потом снова погладил кожаный бок сундука с такой нежностью, какой еще ни разу не проявил к маме. Во всяком случае, Тим не видел.