Ветер сквозь замочную скважину

Кинг Стивен

Тим думал свои невеселые думы всю ночь и заснул только тогда, когда небо окрасили первые лучи рассвета. А утром у мамы были синяки уже на обеих руках. Похоже, стойки кровати, которую мама делила теперь с Большим Келлсом, по ночам оживали и разбредались по комнате.

Полная Земля сменилась Широкой, как это бывает из года в год. Тим и Соломенный Уиллем работали на лесопильне, но только три дня в неделю. Бригадир, душевный человек по имени Руперт Венн, сказал, что, возможно, им дадут больше работы, если зимой не начнутся сильные снегопады и добыча пойдет хорошо, имея в виду добычу железного дерева, которое лесорубы носили из леса.

У Нелл сошли синяки, и она вновь начала улыбаться. Тиму казалось,

что ее улыбка стала какой-то настороженной, но это все-таки было лучше, чем если бы мама не улыбалась вообще. Большой Келлс каждый день ездил в лес, на Тропу железных деревьев, но хотя у него с Большим Россом были очень хорошие участки на вырубке, он до сих пор не нашел себе нового напарника. Поэтому он теперь добывал древесины поменьше, чем прежде, однако железное дерево есть железное дерево, его всегда можно продать по хорошей цене, и не за бумажные деньги, а за серебряные монеты.

Иногда Тим задумывался о том (обычно подобные мысли приходили к нему за работой на лесопильне, когда он укладывал доски в крытый сарай), что, наверное, им с мамой жилось бы лучше, если бы его новый отчим наткнулся в лесу на змею или на вервела. Или даже на варта, мерзкое летающее создание, которое называют еще птицей-пулей. Именно варт погубил отца Берна Келлса: прошил насквозь своим каменным клювом.

Тим с ужасом гнал от себя эти мысли, поражаясь тому, что в глубине его сердца – в каких-то черных его закоулках – могут таиться такие вещи. Отцу Тима наверняка было бы стыдно за сына. Возможно, ему действительно было стыдно, ведь говорят же, что те, кто ушел в пустошь в конце тропы, знают все тайны, которые живые хранят друг от друга.

По крайней мере Тим больше ни разу не чувствовал, чтобы от отчима пахло грэфом, и больше не слышал – ни от Соломенного Уиллема, ни от кого-то другого – рассказов о том, как Большой Келлс глушит виски в салуне.

Он дал слово и держит свое обещание, думал Тим. И кроватные стойки больше не ходят по маминой комнате, потому что у мамы нет синяков. Жизнь потихоньку налаживается. Вот о чем надо помнить.

В те дни, когда Тим работал на лесопильне, он возвращался домой ближе к вечеру, и мама кормила его ужином. Большой Келлс приходил позже. Сперва ополаскивался в маленьком ручейке, протекавшем за домом – смывал с рук и шеи древесную крошку, – а потом заходил в дом и садился за стол. Ел он много, с большим аппетитом, требовал добавки, которую Нелл немедленно ему подавала. При этом она не произносила ни слова; если она пыталась заговорить, ее новый муж только сердито ворчал в ответ. После ужина Большой Келлс уходил в прихожую у задней двери, садился на свой сундук и закуривал трубку.

Иногда, оторвавшись на миг от доски с мать-и-матическими задачами, которые ему по-прежнему задавала вдова Смэк, Тим замечал, что Большой Келлс наблюдает за ним сквозь клубы дыма. Было во взгляде отчима что-то такое, от чего мальчику становилось не по себе, и в конечном итоге он стал выходить с задачами на крыльцо, хотя по вечерам уже было прохладно и с каждым днем темнота наступала все раньше и раньше.

Однажды вечером к нему вышла мама, села рядом на ступеньку, обняла Тима за плечи.

– На следующий год ты опять пойдешь в школу к сэй Смэк. Я тебе обещаю, Тим. Я его уговорю.

Тим улыбнулся и сказал спасибо, но не стал обольщаться. Он хорошо понимал, что на следующий год по-прежнему будет работать на лесопильне, немного подрастет и сможет не только укладывать доски, но и подносить бревна, и у него совсем не останется времени на школу, потому что он будет работать не три дня в неделю, а пять. Может быть, даже шесть. А еще через год ему доверят рубанок, а потом и пилу, как взрослому мужчине. Пройдет еще несколько лет, и он станет взрослым мужчиной и будет так уставать на работе, что ему уже вряд ли захочется что-то

читать (даже если сэй Смэк согласится давать ему книги), и мать-и-матику он тоже забудет. Этому взрослому Тиму Россу скорее всего не будет хотеться вообще ничего: только быстро поесть и завалиться спать. Он начнет курить трубку и, может быть, приохотится к грэфу или пиву. Он будет наблюдать за тем, как бледнеет мамина улыбка; как тускнеют ее глаза.

И за все это надо сказать спасибо Большому Келлсу.

Миновал праздник Жатвы; Охотничья Луна побледнела, вновь приросла и натянула свой лук; первые бури Широкой Земли уже надвигались с запада. И вот когда стало казаться, что сборщик налогов, наверное, и не приедет, тот явился в Древесную деревню, словно его принесло зимним студеным ветром. Как всегда, он приехал на огромном вороном коне. Тощий, как сам Том, – Костлявая Смерть. Его черный тяжелый плащ хлопал на ветру, словно крылья летучей мыши. Бледное лицо скрывалось в тени широкополой шляпы (такой же черной, как плащ). Проезжая по улицам, он непрестанно вертел головой, примечая тут – новый забор, там – корову, а то и трех, что прибавились к стаду за год. Жители деревни хоть и будут роптать, но заплатят, а если не смогут заплатить, у них отберут землю – именем Гилеада. Возможно, даже тогда, в те стародавние времена, люди шептались, что это несправедливо, налоги слишком большие, Артур Эльдский давно мертв (если он вообще существовал) и что все налоги по договору с феодом выплачены уже в десятикратном размере, как серебром, так и кровью. Возможно, кто-то из этих людей уже ждал, что придет Добрый Человек и даст им силу сказать: Хватит, хорошенького понемножку. Мир сдвинулся с места.

Да, возможно. Но не в тот год. И еще очень не скоро.

Далеко за полдень, когда в небе теснились черные тучи, а желтые кукурузные стебли в огороде Нелл стучали, как зубы в дрожащей челюсти, сэй сборщик налогов провел своего вороного коня между столбами ворот, которые Большой Росс когда-то собственноручно врыл в землю (Тим при этом присутствовал: наблюдал и помогал, когда папа просил подсобить). Медленным и торжественным шагом конь дошел до крыльца у передней двери. Остановился, кивая большой головой и раздувая ноздри. Большой Келлс стоял на верхней ступеньке крыльца, но ему все равно пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на бледное лицо незваного гостя. Келлс держал шляпу в руках, прижимая ее к груди. Ветер трепал его редеющие черные волосы (в которых уже появились первые седые пряди; Келлсу было почти сорок, и совсем скоро он станет старым). Нелл с Тимом стояли в дверях. Нелл обнимала сына за плечи и прижимала к себе крепко-крепко, как будто боялась (или, может быть, чуяла материнским сердцем), что сборщик налогов может забрать у нее ребенка.

В первые мгновения все было тихо, только плащ гостя хлопал на ветру и ветер пел свою жутковатую песню под свесом крыши. Потом сборщик налогов наклонился вперед, внимательно глядя на Келлса большими черными глазами, которые, казалось, вообще не моргали. Тим заметил, что губы у этого человека красные, словно у женщины, когда она красит их свежей мареной. Гость достал из-под плаща свиток – не книжку из досок, а именно свиток из настоящей пергаментной бумаги, – развернул его, изучил, затем свернул и убрал под плащ. Снова взглянул на Большого Келлса, который вздрогнул и уставился себе под ноги.

– Келлс, я так понимаю? – Голос у сборщика налогов был грубым, резким и хриплым, и таким неприятным, что у Тима по коже пошли мурашки. Он видел этого человека и раньше, но только издалека; папа всегда уводил Тима из дома, когда сборщик налогов от феода приезжал к ним в деревню собирать ежегодную дань. Теперь Тим понимал почему. Сегодня ночью ему наверняка будут сниться кошмары.

– Келлс, ага. – Голос отчима был преувеличенно бодрым, хотя и заметно дрожал. Большой Келлс все же заставил себя поднять взгляд. – Добро пожаловать, сэй. Долгих вам дней и приятных…