Ветер сквозь замочную скважину
Шрифт:
Тим ничего не ответил, но сборщик налогов не сомневался, что тот все слышал.
Они всегда слушают, если ранить их в самое сердце.
Вдова Смэк, должно быть, ждала у окна, потому что как только Тим подвел прихрамывающую Битси к крыльцу (несмотря на свое нарастающее беспокойство, последние полмили он прошел пешком, чтобы поберечь мулиху), сэй Смэк сразу выбежала ему навстречу.
– Слава богам, слава богам. А то твоя мама уже готова была поверить, что тебя больше нет. Иди к ней. Скорее.
В полной мере страшный смысл этих слов открылся Тиму позднее. А пока что он привязал Битси рядом с Лучиком и поспешно поднялся на крыльцо.
– А как вы узнали, что надо приехать к ней, сэй?
Вдова повернулась к нему лицом (которое, если принять во внимание вуаль, трудно было назвать настоящим).
– У тебя что, мозги размягчились, Тимоти? Ты промчался мимо моего дома, подгоняя своего несчастного мула, так что животное еле дышало. Я не знала, что и думать: мальчик один, поздно ночью, сломя голову мчится в лес… Вот я и пришла к твоей маме, чтобы узнать, что стряслось. Давай иди к ней. И уж постарайся, чтобы твой голос звучал пободрее, если ты ее любишь.
Вдова провела его через гостиную, где слабо горели две масляные лампы. В маминой спальне, на тумбочке у кровати, тоже горела лампа, и в ее тусклом свете Тим увидел, что мама лежит вся в бинтах. Лицо забинтовано, шея – тоже. Повязка на шее потемнела от крови.
Услышав шаги, Нелл села на постели и принялась озираться с совершенно безумным видом.
– Это кто? Келлс? Если Келлс, не подходи! Тебе мало того, что ты сделал?
– Это я, мама.
Она повернулась к нему и протянула руки:
– Тим! Иди ко мне!
Он опустился на колени рядом с кроватью, наклонился к маме и, обливаясь слезами, покрыл поцелуями ее лицо – в тех местах, где его не скрывали бинты. На Нелл была все та же ночная рубашка, но теперь ткань на груди и на шее стала жесткой от запекшейся крови. Тим видел, как отчим ударил маму кувшином, а затем принялся избивать кулаками. Сколько раз он ударил ее? Тим не знал. И сколько ударов его горемычная мама получила потом, уже после того, как видение в серебряной чаше исчезло? Тим понимал: маме еще повезло, что она вообще осталась жива, но после какого-то из этих ударов – скорее всего кувшином по голове – она ослепла.
– У нее сотрясение, – сказала вдова Смэк. Она устроилась в кресле-качалке Нелл; Тим сидел на кровати и держал маму за левую руку. На правой руке было сломано два пальца. Вдова Смэк наложила на них лубок, сооруженный из щепок, предназначенных на растопку, и фланелевых лент, оторванных от еще одной ночной рубашки Нелл. – Я видела такое раньше. У нее в мозгу опухоль, от удара. Когда опухоль рассосется, зрение, может быть, и вернется.
– Может быть, – мрачно повторил Тим.
– Даст Бог – будет вода, Тимоти.
Теперь вся наша вода отравлена, подумал Тим, и вовсе не боги ее отравили. Он открыл
– Она спит. Я дала ей питье из трав. Не слишком крепкое, я побоялась давать ей крепкое снадобье после такого удара по голове. Но оно все равно подействовало. Я не была уверена, что подействует.
Тим посмотрел на маму – лицо страшно бледное, все в мелких капельках крови, как будто в веснушках, – потом повернулся обратно к своей учительнице:
– Она же проснется, да?
– Даст Бог – будет вода, – повторила вдова. А потом уголки призрачных губ под вуалью чуть приподнялись, и это, наверное, была улыбка. – И в данном случае, думаю, будет. Она сильная женщина, твоя мама.
– Можно мне с вами поговорить, сэй? Я просто взорвусь, если не поговорю с кем-нибудь.
– Да, конечно. Пойдем на крыльцо. Я останусь у вас до утра, с твоего позволения. Ты ведь не против? А если не против, может, поставишь Лучика в стойло?
– Да, – сказал Тим. Теперь ему стало чуточку легче, и он даже смог улыбнуться. – И я говорю вам спасибо.
На улице было тепло. Вдова села в кресло-качалку, в котором Большой Росс любил сидеть на крыльце летними вечерами.
– Погода, как будто перед стыловеем. Называй меня сумасшедшей – ты будешь не первым, – но погода как раз такая.
– А что это, сэй?
– Не бери в голову. Может быть, и ничего… разве что ты вдруг увидишь, как сэр трокен пляшет при свете звезд или смотрит на север, задрав мордочку кверху. В здешних краях стыловеев не случалось с тех пор, как я была маленькой девочкой, а это было давно, очень-очень давно. Но мы с тобой собрались говорить о другом. Что тебя беспокоит? Только то, что этот зверь сотворил с твоей мамой? Или есть что-то еще?
Тим вздохнул, не зная, с чего начать.
– Я вижу у тебя на шее монетку, которую, я точно помню, носил твой отец. Может, с этого и стоит начать. Но сначала нам надо решить, как защитить твою маму. Я бы отправила тебя к констеблю Говарду, несмотря на столь поздний час, но у него в доме темно, ставни закрыты. Я сама лично видела, по дороге сюда. Впрочем, и неудивительно. Всем известно, что когда в Древесную деревню приезжает сборщик налогов, у Говарда Тесли сразу находятся сотни причин, чтобы слинять. Я – старая женщина, ты – ребенок. И что мы с тобой будем делать, если Берн Келлс вернется докончить начатое?
Тим, который больше не чувствовал себя ребенком, положил руку на пояс.
– Сегодня ночью я нашел не только папину монетку. – Он достал из-за пояса топор Большого Росса и показал вдове Смэк. – Он тоже папин. Пусть Келлс только попробует сюда вернуться! Я вобью ему в голову этот топор, где ему самое место.
Вдова Смэк начала было возражать, но увидела глаза Тима, и тут же сменила тему.
– Рассказывай, что хотел рассказать. Рассказывай все до единого слова.