Ветер сквозь замочную скважину
Шрифт:
Тим спросил себя, что он делает здесь, в лесу, когда у него есть теплая постель с чистыми простынями в доме, где он родился и вырос. Но потом мальчик прикоснулся к папиной счастливой монетке (висевшей теперь у него на шее), и к нему вернулась решимость. Битси оглянулась, как будто спрашивая: Ну и чего? Куда теперь? Вперед или назад?
Тим не был уверен, что ему хватит мужества погасить лампу, пока в ней не закончится газ и он вновь не окажется в полной темноте. Однако голос рассудка все-таки победил, и мальчик погасил лампу. Он больше не видел железных деревьев, но чувствовал
И все же: вперед.
Он сжал коленями бока мула и цокнул языком. Битси сдвинулась с места. Она шла плавным и ровным шагом. Спокойствие Битси говорило о том, что она не чувствует никакой опасности. По крайней мере пока не чувствует. Но с другой стороны, что мул может знать об опасности? Если что-то случится, это он должен ее защищать.
Ох, Битси, Битси, подумал он. Если бы ты только знала.
Сколько он уже проехал? И сколько ему еще ехать? Сколько он еще проедет, прежде чем решит прекратить это безумие? Кроме него, у мамы вообще никого не осталось. Никого, кого можно любить и кто сможет ее защитить. Так куда же он едет?
Ему казалось, что он проехал уже колес десять и даже больше в глубь леса, но он знал, что такого не может быть. Он знал, что шуршание, доносившееся из чащи, – это шелест листвы на высоких ветвях, качавшихся под ветром Широкой Земли, а не шаги неизвестного зверя, который крадется за ним по пятам, щелкая пастью в предвкушении вкусного ужина. Тим все это знал, но почему тогда ветер звучал так похоже на чье-то дыхание?
Досчитаю до ста и поверну Битси назад, сказал себе мальчик. Но когда он добрался до ста, а в кромешной тьме леса по-прежнему не было никого, кроме него самого и его храброго мула (И этого зверя, который крадется за нами, все ближе и ближе, порывался добавить его предательский разум), он решил досчитать до двух сотен. На ста восьмидесяти семи где-то поблизости хрустнула ветка. Тим зажег лампу и обернулся, держа ее высоко над головой. Мрачный сумрак как будто слегка отступил, а потом рванулся вперед, словно хотел схватить мальчика. И вроде бы что-то попятилось от круга света? Ему показалось, или там, в темноте, сверкнул красный глаз?
Показалось, конечно же, но…
Тим втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, погасил лампу и цокнул языком. Ему пришлось цокнуть дважды. Битси, которая прежде была совершенно спокойной, теперь, похоже, задумалась, стоит ли идти дальше. Но, будучи существом кротким и послушным, подчинилась команде. Тим продолжил считать и уже очень скоро добрался до двухсот.
Теперь буду считать в обратную сторону, и если я не найду его, пока не закончу считать, тогда уже точно поверну назад.
Он уже дошел до девятнадцати в этом обратном счете, как вдруг впереди – и чуть слева – в темноте проступило оранжево-красное мерцание. Это было пламя костра, и Тим точно знал, кто разжег этот костер.
Зверь, который охотится на меня, был не сзади, подумал мальчик. Он впереди. Да, это пламя костра, но это еще и глаз. Тот самый, который я видел, когда зажег лампу. Красный глаз.
А потом он вновь прикоснулся к счастливой монетке у себя на груди и поехал вперед.
Он опять зажег лампу и поднял ее над головой. В обе стороны от главной тропы отходило множество узких боковых тропинок, ведущих к делянкам – личным участкам вырубки. Прямо впереди, прибитая гвоздем к скромной березе, висела деревянная дощечка, обозначавшая одну из таких делянок. На ней было написано черной краской: «КОСИНГТОН – МАРШЛИ». Тим хорошо знал обоих. Питер Косингтон (с которым в этом году тоже случилось несчастье в лесу) и Эрнст Маршли дружили с его отцом и нередко захаживали к нему в дом на ужин, и Большой Росс с семейством тоже не раз гостевал у обоих.
«Хорошие парни, но глубоко в лес они не пойдут, – однажды сказал о них Большой Росс. – Поблизости от древоцветов еще достаточно вполне приличных железных деревьев, но настоящее сокровище… самая чистая, самая плотная древесина… она в глубине леса. Ближе к самому концу тропы, на краю Фагонарда».
Так что, может быть, я и вправду проехал всего два колеса, но в темноте все меняется.
Он направил Битси на тропинку, ведущую к делянке Косингтона и Маршли, и буквально через минуту выехал на поляну, где сборщик налогов сидел на бревне у костра, горящего ярким, веселым пламенем.
– Да это же наш юный Тим! – воскликнул он. – А у тебя крепкие яйца, парень, пусть даже они обрастут волосами еще этак годика через три. Давай садись. Сейчас будем ужинать.
Мальчик не был уверен, что ему хочется разделить трапезу с этим странным, пугающим человеком и отведать его стряпню, что бы он там ни готовил. Но Тим сегодня не ужинал, а запах, идущий от котелка над костром, был таким соблазнительным…
Сборщик налогов как будто прочел его мысли – и прочел с пугающей точностью.
– Не бойся, юный Тим. Оно не отравлено.
– Я уверен, что нет, – отозвался Тим, но теперь… теперь, когда сборщик налогов упомянул про отраву, у мальчика возникли сомнения. И тем не менее он не стал возражать, когда ему положили щедрую порцию жаркого на жестяную тарелку, и взял предложенную ложку, погнутую и сплющенную, но чистую.
Ничего волшебного в вареве не было: обычное жаркое из мяса, картофеля, моркови и лука, с густой пряной подливкой. Тим ел, сидя на корточках, и наблюдал за тем, как Битси с опаской приблизилась к вороному коню сборщика налогов. Конь ткнулся мордой в нос скромной маленькой мулихи и сразу же отвернулся (с презрением, как показалось Тиму) туда, где хозяин насыпал ему овса – на землю, тщательно очищенную от щепок, оставшихся после сэя Косингтона и сэя Маршли.
Пока Тим ел, сборщик налогов молчал, только время от времени стучал по земле каблуком, выбивая в ней небольшую ямку. Рядом с ямкой стоял тот самый таз, который Тим мельком увидел, когда сборщик налогов уезжал с их двора, и о котором ему говорила мама. Тиму было трудно поверить ее словам – таз, сделанный из серебра, должен стоить целое состояние, – но он и вправду был очень похож на серебряный. Это же сколько серебряных «орлов» надо было расплавить, чтобы изготовить такую вещь?!