Ветер сквозь замочную скважину
Шрифт:
Это была та самая неприглядная правда, которую знают все, но о которой предпочитают не говорить. В «Невезухе» вдруг стало тихо. Снаружи выл и стонал ветер. Соляная пыль билась в тонкие дощатые стены со звуком, похожим на грохот града.
– Слушайте, что я скажу, мужики, – проговорил Пиви, уже не так громко и более уважительным тоном. – Эти стрелки могут, конечно, достать револьверы и заставить вас сделать то, что нам нужно, под угрозой расстрела. Но мне бы этого не хотелось, да и вам это не надо. Вы взрослые люди и сами должны понимать, что к чему. Если считать вместе с фермой Джефферсона, число погибших в Дебарии
– И правда, какого хрена? – сказал седобородый.
Он встал спиной к барной стойке, оперся руками о край, подтянулся и сел на стойку. Видимо, седобородый был у солянщиков старшим, потому что все остальные тут же последовали его примеру. Я внимательно наблюдал за ними, пытаясь разглядеть хоть малейшие признаки недовольства или замешательства, но недовольства никто не выказывал. Во всяком случае, я не заметил. Теперь, когда все началось, солянщики воспринимали это как шутку. И уже очень скоро они все сидели рядком на стойке, а их сапоги с глухим стуком падали на посыпанный опилками пол. О боги, я до сих пор явственно чувствую вонь этой двадцати одной пары ног.
– Фу, я такого не выдержу, – проговорила одна из шлюх. Я поднял глаза и увидел, что наши зрительницы поспешно уходят с балкона в вихре перьев и нижних юбок. Бармен зажал нос и умчался в дальний конец помещения, к карточным столам. Я мог бы поспорить, что в кафе Рейси в тот вечер никто не заказывал ужин; если у кого-то и был аппетит, это благоухание должно было напрочь его отбить.
– Закатайте штанины, – приказал Пиви. – Мне надо видеть ваши лодыжки.
Солянщики больше не возражали: раз уж взялись, надо делать. Я вышел вперед и сказал:
– Тот, на кого я укажу, слезает со стойки и встает у стены. Можете взять свои сапоги, но надевать их не надо. Нам потом только улицу перейти, а это можно и босиком.
Я пошел вдоль ряда босых ног, в основном страшно тощих и опутанных сеткой раздувшихся темно-лиловых вен – у всех, кроме самых молодых рабочих.
– Ты… ты… и ты…
Всего набралось ровно десять человек с синими кольцами на лодыжках, означавшими срок заключения в Бильеской тюрьме. Джейми подошел к ним. Он не стал доставать оружие, но запустил большие пальцы под перекрещенные на бедрах ремни, так что ладони легли в непосредственной близости от рукоятей его больших шестизарядных револьверов. В общем, намек был понятен.
– Эй, бармен! – позвал я. – Налей-ка еще по маленькой всем, кто остался.
Солянщики без тюремной татуировки радостно оживились и принялись натягивать сапоги.
– А нам не нальют? – спросил седобородый. Кольцо, наколотое у него на лодыжке, выцвело так, что осталась лишь призрачная синеватая тень. Босые ноги были корявыми и шишковатыми, как старые пни. Даже не представляю, как он мог ходить на таких ногах – не говоря уже о том, чтобы работать с такими ногами.
– Девятерым из вас нальют по большому стакану, – сказал я, от чего их угрюмые лица тут же просветлели. – А с
– Вздернуть его, вот и весь разговор, – проговорил вполголоса Канфилд с фермы Джефферсона. – И после того, что я видел на ранчо, я очень надеюсь, что он долго будет там дрыгаться, на веревке.
Мы оставили Снипа и Канфилда присматривать за одиннадцатью солянщиками, пьющими в салуне, а остальных повели к зданию городской тюрьмы. Возглавлял колонну седобородый, шагавший на удивление быстро на своих корявых ногах-пеньках. Уже смеркалось, только сумерки были какими-то странными, свет не серел, а желтел – такого я никогда раньше не видел. Но все равно было ясно, что уже скоро наступит ночь. Ветер дул, пыль летела. Я наблюдал за солянщиками, не рванется ли кто бежать – и надеялся, что так и случится, хотя бы для того, чтобы поберечь ребенка, ждавшего в тюрьме, – но никто не предпринял попытки к бегству.
Ко мне подошел Джейми.
– Если он здесь, он, должно быть, надеется, что парнишка видел только его ноги. Похоже, он не боится идти на очную ставку, Роланд. Или просто блефует.
– Да, похоже на то. А поскольку парнишка действительно видел только его ноги, этот блеф может сработать.
– И что тогда?
– Наверное, запрем их всех в камерах и подождем, пока кто-то не сменит обличье.
– А если оно не само по себе происходит? Если он контролирует свои превращения?
– Тогда я не знаю, – сказал я.
Пока нас не было, Вегг затеял партию в «Не зевай» с Пикенсом и Стросером. Я хлопнул рукой по столу, раскидав спички, которые игроки использовали вместо фишек.
– Вегг, вы вместе с шерифом проводите этих людей в тюрьму. Я подойду через пару минут. Есть еще несколько дел.
– А что там, в тюрьме? – спросил Вегг, с сожалением глядя на раскиданные спички. Он, должно быть, выигрывал. – Мальчик, как я понимаю?
– Мальчик, да. И конец этой мрачной истории. – Я произнес это гораздо увереннее, чем сам себя ощущал.
Я взял седобородого под локоть – мягко и уважительно – и отвел его в сторонку.
– Как вас зовут, сэй?
– Стег Люка. А что? Думаете, это я?
– Нет, – сказал я. И я действительно был уверен, что это не он. Безо всякой причины, просто по интуиции. – Но если вы знаете, кто из них шкуроверт… или не знаете, но у вас есть какие-то подозрения… вы должны мне сказать. Там сидит мальчик, испуганный мальчик. Запертый в камере ради его безопасности. Он видел, как зверь, похожий на огромного медведя, растерзал его отца. И мне бы хотелось избавить парнишку от лишней боли. Это хороший мальчик.
Седобородый задумался, а потом уже он взял за локоть меня… Его пальцы были как стальные тиски. Он отвел меня в дальний угол.
– Я не могу сказать точно, стрелок. Потому что мы все были там, в глубине новой залежи, и мы все ее видели.
– Что вы видели?
– Трещину в соляном пласте, из которой выбивался зеленый свет. Сначала яркий, потом тусклый. Снова яркий, и снова тусклый. Как биение сердца. И… он говорил с каждым из нас напрямую.
– Я не понимаю.
– Я и сам не понимаю. Знаю только, что мы все его видели и мы все его ощущали. Он говорил с каждым из нас напрямую и звал к себе. Такой горький…