Ветер удачи(Повести)
Шрифт:
После обеда Остапчук, капитан Шелест и сопровождавшие его автоматчики ушли, а ребята остались на перевале не в лучшем расположении духа.
— Я ведь говорил тогда, — упрекнул сержанта Федя, — не послушались.
— Помолчал бы ты, дорогой, — огрызнулся Костя.
— Я же не капитану, — стал оправдываться Силаев, — я ж тебе говорю…
Весь вечер Костя размышлял над словами помощника начальника штаба о так называемом особом случае. И что это за обстоятельства, когда им предоставлялось право поступать по своему усмотрению? Капитан этого так и не объяснил. Но случай такой, как часто бывает в подобной
На припорошенной снегом тропе Другов первым заметил совсем необычную процессию. Впереди шла, судя по всему, немолодая женщина с двумя связанными мешками, перекинутыми через плечо, и вела на веревке обыкновенную козу. Это было потрясающе! За ней шла вторая, закутанная в черную шаль. Она прижимала к себе большой сверток. А следом за ними тащился красноармеец с рукой на перевязи и с винтовкой, ствол которой выглядывал у него из-за спины.
Первой женщине было за пятьдесят. Вблизи у нее оказалось худое коричневое лицо и жилистые руки. Она сразу же по-хозяйски привязала козу к жерди, торчавшей из поленницы.
— Тутошня я, с верхнего поселка, — не дожидаясь расспросов, стала объяснять она. — Тетку Анисью спроси, люба собака знаить. Мужик мой в лесхозе работал. Детей трое было. Старшой на фронт ушел, а младшенький… Младшенького две недели тому повесили душегубы. — Она коротко всхлипнула и поспешно вытерла нос кончиком платка. — Не знаю, за что дажить. Как немец-то пришел в поселок, дома он, считай, не ночевал. Можеть, и точно нашкодил чего. Ктой-то, говорить, часового у околицы зарезал и автомат с его снял. А посля с того автомату мацеклистов каких-то посек на лесной дороге. Почуяло сердце, не ждать добра. Не о себе забота, я свое отгорбила. А вот Нюська, дочка моя, — показала она подбородком на молодую женщину, закутанную в шаль, — мужика в армию проводила. Мужик-то партейный. Одна осталась, а у ей рабеночек четвертый месяц. Не житье нам под немцем. Они все тама партизанов ищуть. Вот и надумали мы до своих пробиваться. Брат у меня в Веселом живеть. Тропы тутошни знаю. Прежде-то, бывало, не раз ходили до самого Сухума. У нас тута недалече до войны улики стояли и сенокос был добрый.
— Ну а как же немцы вас пропустили? — спросил Костя.
— Да кто ж их спрашивать станеть? Первый день верст десять не прошли вверх по Зеленчуку, встренули. У моста ферма. Стоять там, мост, видать, стерегуть. Пришлось вертаться на перекат, бродом переходить. Добро, хочь вода невысока. В долине Иркиса друга ферма. Немца там нету. Три дня сидели, погоды ждали. Лепешки кукурузны были — кончились, беда прямо. А тут приходит один наш солдатик. Не ентот, другой. Поспрошал, что да как, сходил кудай-то в лес, вертается. Принес добрый человек цельный бок свинячий.
— А что за солдат? — спросил Кирилл. — Красноармеец, что ли?
— Да знаю я его как облупленного, — с досадой заметил раненый. — Дезертир! По лесам скрывается. К своим возвращаться не хочет. Ходит с трофейным автоматом, скотину брошенную стреляет.
Ребеночек запищал, и молодуха стала его покачивать, легонько подбрасывая на руках. Глаза у Нюси были растерянные. Она молчала, очевидно, не верила, что все страхи и мучения позади. Кирилл предложил ей спуститься
— А козу зачем за собой тащите? — спросил он у тетки Анисьи. Эта коза волновала его больше всего. Она внесла в их строгий военный быт неожиданный уют домашнего очага и какую-то особую доверительность.
— Как же без козы-то? — удивилась женщина. — Кормилица она наша. Рази ее бросишь? У Нюськи-то с тоски молоко пропало, а рабеночка кормить надоть. Сами-то мы и ягоду пожуем, и грибы, и орешки, а нужда заставить, и желуди… Уже в долине Иркиса ентого ранетого встренули. Смекнул, голубь, что одни мы, сам из лесу вышел…
— Откуда? Кто такой? — спросил Костя.
Левая рука красноармейца была вся в бинтах, сквозь которые проступила черными пятнами запекшаяся кровь. Он прижимал руку к груди и нянчил ее с не меньшей бережностью, чем Нюся своего младенца. Боец назвал номер полка и свою фамилию:
— Рюмкин я, Рюмкин. От части отстал. Раненный вот. Две недели по лесам плутал. Дороги не знаю. В горах первый раз. Сухари кончились. А тут того плосконосого встретил. Свинью он в лесу подстрелил. Домашняя свинья, одичала только. Вот и кормился возле него первое время, пока не раскусил, что он за тип. Вижу, не компания мне. А тут еще рука сильно беспокоила, пухнуть стала.
— А фамилию этого дезертира знаешь? — спросил Костя.
— Фамилию не спрашивал, а зовут Володькой.
Ребята переглянулись.
— Героя из себя корчит, — продолжал Рюмкин. — Это, говорит, они Северный Кавказ сдали. Я его не сдавал. Мы еще, говорит, повоюем. Видели мы таких вояк. Подфартило мне, женщин встретил. Обещались до своих вывести. Бабка перевязала, травки какой-то приложила на руку, вроде полегчало малость. Мне б только до госпиталя добраться. А то загниет — оттяпают по самый локоток. Врачам разве жалко…
Раненый спешил, словно боялся, что ему не дадут до конца высказаться. Возраст бойца определить было трудно. Он сильно зарос, и лицо его выглядело таким же помятым, как болтавшаяся на нем шинель.
— А где еще немцев встречали? — спросил Костя. — План нарисовать сможешь?
— Недалече, — вмешалась тетка Анисья, — верстах в пятнадцати отсель. Где речка в Пшишонок впадаеть. Барак тама был. Так немцы на месте того старого барака землянки поставили. Живуть себе, на гармошках играють. Мы их ночью правым берегом обошли. Сперва хотели на Наур податься, но посля смекнули: тропа-то там бита, хочь яечечко качай, значит, и немца того, что вшей в лиху годину. Мы-то полбеды, козу, мол, на барахлишко менять шли. Одно слово — бабы. А солдатику враз крышка. Оттого и подались на Вислый. Дорогу енту одни местные знають. Можеть, мы и раньше б сюды вышли, да на бурелом набрели, насилу выбрались. Добро хочь немцы до половины завал расчистили да порастащили…
На пеленки для Нюсиного сына Кирилл пожертвовал новые портянки. Согревшись возле печки, молодая женщина сняла наконец свою траурную шаль. Волосы у нее были расчесаны гладко, на прямой пробор, и заплетены в косу.
Костя вскипятил воды. Он отдал весь свой небольшой запас марганцовки, который хранился в их аптечке, индивидуальный пакет и чистое полотенце, чтобы тетка Анисья могла сделать Рюмкину перевязку.
— А ведь он про Конева говорил, — сказал Кирилл, когда ребята остались одни.