Ветер в его сердце
Шрифт:
— Вы хотите сказать, он тоже все это видит?
— Уж не сомневайся! Но он посмотрит-посмотрит, да продолжает заниматься своими делами, как ни в чем не бывало. Коул даже не осознает всю необычайность места, где стоит его трейлер.
— Но он ведь не кикими!
— Необязательно быть кикими, чтобы видеть духов или посещать их земли.
— Я этого не знал.
— Да ты много чего еще не знаешь.
— Я… — Томас умолк. Потом выдохнул и спросил: — Так во сколько начинается потогон?
5. Стив
Я шагаю по горной тропинке от дома Эгги
Какого черта все это значит? Понятия не имею, почему Эгги вздумалось предостерегать меня насчет Калико. Я пребываю в некотором замешательстве, но затем вспоминаю, что следом старуха упомянула про верность антилоп и добавила, что, возможно, мне ничего и не грозит. Надеюсь, хм, так оно и есть.
Вынужден признать, при первом появлении Калико я решил, что у меня галлюцинация из-за накатившего кислотного флешбэка. Хоть я и вдоволь наслушался у индейских костров всяких историй о майнаво — или «кузенах», — мне все равно понадобилось какое-то время, чтобы смириться не только с присутствием Калико, но и со степенью ее личного интереса ко мне. Ладно, сказать «личный» — все равно что ничего не сказать. В плане секса моя подружка озабоченностью может поспорить с пресловутым кроликом, о чем и дает знать при каждом удобном случае. Калико — одно из проявлений красоты здешних краев, которые я, кажется, благодаря ей полюбил даже еще больше. Просто мне хотелось держать наши отношения в тайне. А Сэди растрепала Эгги, и остается лишь надеяться, что дальше история не разойдется. Как и в любом захолустье, обитателям резервации только дай посмаковать пикантные сплетни, так что разлетаются они здесь стремительно.
Центр общины располагается в длинном невысоком глинобитном строении. По его виду можно предположить, что его достраивают всякий раз, как только возникает необходимость в дополнительном пространстве — и это именно так. У стен здания теснятся мескитовые деревья и пустынная акация, одинокий старик карнегия да обязательные заросли опунций и кустарника.
Я останавливаюсь перед стеклянными дверьми, пытаясь напоследок собраться с мыслями, и переступаю порог.
За стойкой регистрации сидит Джанет, уставившаяся в экран компьютера.
— Ойла, Стив, — бросает она.
— Привет, Джанет. Морагу у себя?
— Шутишь? Иногда мне кажется, он живет в своем кабинете. Как раз сейчас у него никого.
— Спасибо.
Под гомон школьников, что доносится из спортивного зала, я иду по коридору в кабинет Морагу. Он исполняет обязанности шамана племени, а заодно заведует всем Центром и общежитием дальше по дороге. В последнем проживают дети, по тем или иным причинам лишившиеся семьи. В основном они из других племен — яки, апачи, тохоно-оодхам, — но есть и несколько маленьких мексиканцев, потерявших родителей при переходе пустыни и не имеющих родственников в США. Вообще-то их полагается депортировать, но Морагу умеет
Когда я вхожу в кабинет, он разговаривает по телефону, однако показывает мне на стул. Мебель тут прочная и основательная, в суровом миссионерском стиле, отчасти смягченном подушечками и ковриками в ярких узорах кикими. Если не обращать внимания на современное оборудование — компьютер, принтер, дорогущий телефон, — и ощущаешь себя тут как в традиционном доме, а не в рабочем кабинете.
Морагу — чистокровный кикими, хотя на соплеменников не похож. Те в основном полноватые, круглолицые и темноволосые, а он отличается худобой, невероятными янтарными глазами, точеными чертами узкого лица и темными рыжевато-коричневыми волосами. Помню, как-то раз я задал ему вопрос о причинах подобного расхождения, и он ответил, что, по-видимому, несколько поколений назад в число его предков затесался краснохвостый сарыч.
Тогда я рассмеялся. А теперь, после замечания Эгги о заглядывающих к ней кузенах, не настолько уверен в шуточности ответа.
Морагу заканчивает разговор традиционным «ойла» и вешает трубку. На языке кикими слово это означает как «привет», так и «пока».
Я тоже отпускаю «ойла», после чего он осведомляется:
— Как настрой, Бродящий-под-Лунным-Светом?
— Ощущаю себя дурак дураком. И хватит выдумывать для меня эти якобы индейские имена.
При каждой нашей встрече он называет меня по-новому. Пока мое самое любимое имя — Ссущий-как-Конь. Но разве я виноват, что у меня такой большой мочевой пузырь?
— Чувствовать себя дураком — хорошее начало восхождения к мудрости, — изрекает шаман.
— Не так высоко. Просто Эгги кое-что мне сказала. Мол, кое-кто из людей, кого я здесь встречаю, необязательно является человеком.
— И ты задумался об этом только сейчас? — улыбается Морагу.
— Господи, ты-то хоть не начинай!
Шаман разводит руками.
— Так уж устроен наш мир. — После небольшой паузы он осведомляется: — Ты пришел поговорить со мной об этом?
Я трясу головой.
— Тогда наверняка о той белой девочке, что ты оставил у Эгги.
— Как, черт побери, ты узнал о ней?
Шаман кивает в окно. На согнувшейся ветке мескитового дерева, едва ли не касающейся стекла, сидит парочка ворон.
— Вороны вон судачат.
Эгги настолько выбила меня из колеи, что мне даже подумалось: «А Морагу-то сейчас не шутит». Вообще-то, он постоянно несет подобный вздор, но только теперь я всерьез стал задумываться, сколько же в его словах правды.
В конце концов я решаю игнорировать ворон и прочее и выкладываю шаману, что узнал о Сэди.
— По-твоему, это хорошая затея? — вопрошает он по окончании моего рассказа. — Меж собой дети ладят, но они и с соплеменниками общаются. И она окажется среди них единственной белой.
— Эгги говорит, пока Сэди может пожить у нее.
— Допустим. А ты уверен, что она серьезно настроена на учебу? Мы только отвадили Оливию от истерик, и новый источник смуты нам совершенно ни к чему.
— Может, тебе лучше самому поговорить с ней, чтобы оценить ситуацию? Все-таки возвращаться ей некуда.