Ветер в лицо

Руденко Николай Данилович

Валентина, скрывая улыбку, невольно просившуюся на ее губы, глянула на Кузьмича, сказала:

— Хорошо, папа. Я подумаю.

В кабинете директора завода происходил разговор между Федором Голубенко и Виктором Сотником.

Все оказалось значительно проще, чем они ожидали. В объятия, конечно, не бросились. Но и острой неприязни друг к другу не почувствовали. Перед Виктором сидел совсем не тот Федор, которым он знал его в юности, и даже не тот, каким встретил его когда-то на вокзале. И дело не только в преждевременной старости, — седина Федора могла бы даже украсить его лицо, если

бы на всем его облике не лежала тень удручающей скрытой грусти. Впалые щеки, мешочки под глазами, глубокие морщины на лбу, — все это делало его значительно старше, чем он на самом деле был. «Вот как идут годы! А мы и не замечаем... Ждем нового года, радуемся ему. Но только после долгой разлуки видишь, как постарели бывшие друзья. Это же, видимо, и он сейчас заметил, как я изменился за эти годы», думал Виктор Сотник, сидя напротив Федора в глубоком кресле.

Но он ошибался. Несчастье значительно меньше подтачивало его молодость, чем ворованное счастье — молодость Федора.

А Голубенко думал о странных противоречиях в собственных чувствах. Он виноват перед Виктором. Это так. Когда не смотрел в его лицо, — мучительно чувствовал свою вину. Сейчас же увидел его, молодого, сильного, волевого, — и чувство вины исчезло...

— Спасибо, что выручил меня из той передряги. Какая-то дикая история, — сказал Виктор.

— Не стоит об этом и говорить.

Гнетущее молчание. Первым его нарушил опять-таки Виктор. Ему сейчас трудно сосредоточиться на производственных вопросах, но другой темы для разговора он не находил.

— Когда должны новую домну на фундамент ставить?..

— Все работы закончены. Сегодня. Мне обязательно надо быть там.

Федор хотел спросить, почему Сотник не заходил на завод несколько недель, но вспомнил разговор в обкоме о его работе на других заводах... Да и бестактным был бы этот вопрос. Не сидеть же ему в приемной в течение месяца, ожидая, пока Голубенко решится принять! А Виктор хромает... Ранение не прошло бесследно.

Сотник поднял голову.

— Если ты не возражаешь, я бы тоже хотел посмотреть. Чья идея?..

— Можно сказать, коллективная. Жаль было разрушать старую, пока новая не выстроена. Как-никак, а она нам верой и правдой служила. Старушка, конечно...

Виктор нетерпеливо поднялся. И для него, и для Федора было понятно, что разговора у них не получится.

— Очень интересно. Как говорят, век живи — век учись... Ну, что же, Федор... Может, пойдем?

Федор крутил в пальцах карандаш, что-то сосредоточенно думая. Затем тоже поднялся, прошелся по кабинету.

— Хорошо... Пойдем.

Они зашли в лабораторию, когда Валентина и Лида их меньше всего ждали. Не только Валентина — даже Лида покраснела и растерянно встала из-за стилоскопа.

— Валентина, проведи, пожалуйста, в твою лабораторию, — спокойным голосом сказал Федор.

Валентина инстинктивными движениями поправила волосы, одернула халат. Белый фарфоровый челнок, куда насыпается металлическая стружка для анализа, задрожал в ее руке. Она не знала, зачем его взяла и куда его теперь поставить.

— Пожалуйста, — превозмогая волнение, ответила она.

Вышли из экспресс-лаборатории. Валентина долго тыкала ключом, не попадая в щель замка. Наконец открыла дверь, впустила Федора и Виктора в комнату, где они с Лидой уже много месяцев проводили опыты.

Комната была небольшая. Стена, примыкавшая к цеху, сделана из листов толстого железа и окрашена свинцовыми белилами. Остальные стены были каменные. Потолок наклонный, окно закрывалось железными ставнями. В углу

стоял массивный сейф. А рядом на столе — большая, значительно больше, чем в экспресс-лаборатории, муфельная печь. Виктор заметил, что конструкция этой печи отличается от обычной.

— Я должен знать, что именно вас интересует, — не глядя на Виктора, сказала Валентина.

Ей трудно было говорить. Чувство боли и обиды в эти минуты отступили. Перед ней стоял тот самый Виктор, которого она ждала и не дождалась. Вот он, рядом. И в то же время значительно дальше, чем тогда, в дни войны, когда он присылал ей на Урал солдатские письма-треугольники с номером полевой почты. Нет, Кузьмич зря назвал ее сердце умным... Вот они, те руки, большие, сильные, с золотистыми ворсинками на пальцах, что подняли ее легко, зажигательно и понесли над ночными просторами. А где-то в недалеком селе колхозный сторож отбивал железной колотушкой удар за ударом... И долго не исчезало ощущение, что ее несут по миру эти руки. Не исчезло даже тогда, когда она считала его мертвым. А когда увидела фото в журнале, ей показалось, что эти руки раскачали ее и бросили в пропасть. Зачем он приехал? Неужели он хочет снова протянуть ей эти руки?.. Нет, он этого не сделает. А сделай он это — она бы решительно оттолкнула их. И у нее вдруг появилось желание поговорить с ним, расспросить о том, как он прожил эти десять лет. Но как это сделать?.. Пригласить его домой? Что скажет на это Федор?.. А назначать тайные свидания не в ее характере. Да еще с ним, теперь...

— Что интересует? — сдержанно спросил Виктор. — Меня лично интересует ваша работа в области интенсификации мартеновских процессов. Да и не только меня. Это сейчас всех интересует. Если вам удалось сделать хоть один шаг, то и это имеет огромное значение.

Валентина открыла сейф, достала большой альбом с чертежами, развернула его и положила на стол.

— Прошу вас.

Она поставила стулья для Виктора и для Федора, а сама стояла у окна, чтобы быть дальше... Виктор посмотрел на нее быстрым взглядом, но тут же повернул голову, начал рассматривать альбом. Федор тревожно поглядывал то на Валентину, то на Виктора, будто боялся, что между ними может установиться молчаливый, понятный только для них разговор.

Сотник долго листал большой, занимавший полстола, альбом с чертежами. Особенно его заинтересовал метод введения интенсификатора в мартеновскую печь.

Валентина следила за каждым его движением. А Виктор листал и листал чертежи. Делал он это молча, сосредоточенно, напряженно следя за тем, чтобы вдруг не вздрогнула рука, и не выдала его. Он впервые увидел их вместе. И если у него не возникло чего-то тяжелого, гнетущего там, в кабинете Федора, то здесь он чувствовал себя человеком, который после утомительной дороги по безводной пустыне подошел к чистому, прозрачному источнику, но не имеет права над ним наклониться, потому что он отравлен..

Все же ему удалось взять себя в руки, сосредоточиться на чертежах. Сказал тихо, с едва заметным дрожанием в голосе:

— Не понимаю. Вы сделали большое дело. Это ясно. А почему не получается на практике... этого не понимаю.

Валентина поправила рукой волосы, и он снова подумал о том, что она зря обрезала косы. Ему стало неловко от этой мысли — ведь он должен думать не о ее волосах, а об ее изобретении, должен помочь...

Валентину волновала и само присутствие Виктора, волновало и то, что он сказал о ее работе. Она пыталась понять, действительно ли он считает ее изобретение чем-то значительным или сказал это механически, думая о другом.