Ветер в лицо
Шрифт:
К счастью, уже вечерело, а свет на веранде был не таким ярким, чтобы гости и Валентина могли заметить разительные перемены на его лице.
Георгий Кузьмич покосился на Лиду и Ивана Николаевича, перешептывающихся между собой, и, подвернув усы, воскликнул:
— Теперь послушайте мой тост!.. Горько!.. Полынь-трава! Слышите?.. Горько!
Валентина засмеялась.
— Короткий у вас тост, папа.
Федор, пытаясь овладеть собой, тоже улыбнулся. Улыбка у него вышла невеселой, искусственной. Но всем было весело, все смеялись, шутили, и поэтому никто не замечал, сколько усилий прилагает именинник, чтобы тоже казаться
— Короткий тост, зато яркий, — сказал он с некоторым опозданием.
Все за столом закричали:
— Горько! Горько!
Лида опустила глаза, покраснела. Не спасла и загорелая кожа. Иван Николаевич, который был значительно выше ее, навис над ее головой своим улыбающимся лицом.
— Ну, что же, — прищурив глаза, сказал он. — Если требуют массы...
Положив правую руку на белую прядь в Лидиных волосах, а левой взяв за подбородок, он поцеловал ее в полные губы.
— Да, да, голубочки сизые, — хлопал в ладоши Гордый.
— Значит, стихийная свадьба? — Попытался пошутить Федор.
— Нет, это только заявка на свадьбу, — засмеялась Лида.
— Горько! — Воскликнул Кузьмич. — Пишите еще одну заявку для уверенности.
— Ого! — Сказала Прасковья Марковна. — Как видно, моему старому эта заявка больше понравилась, чем молодым.
— Гм... им это в новинку, а мне молодость вспомнилась. Когда-то и мне с тобой целоваться нравилось. А сейчас...
— Это намек! — Воскликнул Солод. — Горько!
— А что же вы думаете?.. Конечно, намек. Вы же сами не догадаетесь, что и старые тянутся к увядшим цветам молодости...
Гордый под общий смех и плеск ладоней поцеловал Марковну.
Над поселком стояла тишина. Только издалека доносился гудок паровоза, который отходил от завода с платформами, нагруженными чугуном и сталью. Тихо шелестели листья яблонь и дикого винограда, обвивающего родительскую веранду Федора. Где-то прозвенел трамвай.
Олег находился в пионерском лагере недалеко от поселка. Валентина вчера его навещала, но виделась с ним только минут десять.
— Как там наш Олежек? — Подумала она вслух.
— Их уже спать уложили, — со вздохом сказала Прасковья Марковна.
— Который же час? — Спросила Лида, которой после разлуки с Иваном Николаевичем не очень хотелось засиживаться в гостях. Вечер был прекрасный, лунный. В такие вечера хорошо пройтись по днепровским берегам, подышать свежим воздухом, расспросить Ивана о поездке, о Москве, о столичных театрах.
— Вот что, — поднялся Гордый. — У меня, друзья, есть еще один тост. Оно, конечно, хорошо чувствовать себя отцом, но надо, чтобы дети помнили и тех родителей, которые их породили и не имеют возможности сейчас радоваться их успехам. Выпьем за родителей, которых скосила вражеская пуля. Выпьем за родных родителей Валентины и за родного отца Олега. Пухом им земля.
На глазах Гордого появилась непрошенная слеза, и он украдкой смахнул ее ладонью.
— Благородный тост, — поднялся за столом Солод. — Живые не имеют права забывать о мертвых.
Все встали с наполненными бокалами в руках. Встал и Федор. Но голова его опускалась все ниже и ниже, а глаза были направлены в пустую тарелку, стоявшую перед ним. Ему казалось, что если он поднимет сейчас голову, посмотрит людям в глаза, все сразу поймут, какое большое преступление каменным гнетом лежит на его душе.
— Что с тобой? — Бросилась к нему Валентина.
— Ничего. Я не могу больше пить.
— Э-э, нехорошо, голуб сизый... Нехорошо. Как же это понимать? — Хмурился Гордый.
— Папа, не надо заставлять... Может, действительно ему не идет вино.
Валентина подошла к Федору, взяла его за руку у самого плеча. Она не замечала, чтобы Федор в этот вечер много пил. И вообще его нельзя было в этом винить. Что же с ним произошло?..
Наконец Федор поднял голову и грустно спросил:
— Валя, когда я усыновлю Олега?
Федор сам не знал, почему он поставил Валентине этот неуместный вопрос. Сказал он механически, поймав в своей памяти одну из старых мыслей, которые его всегда волновали.
— Ну, что ты, Федя?.. В другой раз поговорим об этом.
Теперь уже Валентина была совсем удивлена. Возможно, он действительно больше выпил, чем мог, а она, поддавшись общему веселому настроению, этого не заметила?
— Но Валентина Георгиевна носит ваше имя, Георгий Кузьмич, — сказал Солод, чтобы как-то оправдать Федора.
— Видишь, Иван, — сказал Кузьмич, — я даже не знал имени Валюшиного отца. А с Олегом иначе. Возможно, для него будет гордостью носить имя родного отца, который погиб смертью храбрых. Разве это для тебя обидно, Федор?
— Нет, здесь что-то не то... На работе не в порядке? — Заглядывая в глаза Федору, спрашивала Валентина.
— Позвольте мне отдохнуть... Я очень плохо себя чувствую.
Федор, шатаясь, вышел из-за стола. Когда он проходил мимо Солода, тот недовольно буркнул:
— Что ты действительно раскис?..
Валентина отвела Федора в спальню, сбила подушки, помогла ему раздеться. Как только она касалась его тела, Федор вздрагивал, словно его пекли горячим железом. Ему казалось, что ее руки прикасались к ранам в его душе, ощупывали его совесть и находили в ней те незаживающие язвы, которые Федору мешали жить. Ему было стыдно перед этими милыми, нежными руками. Как он мог забыть о своем преступлении, совершенном там, на вокзале?
Восемь лет он прожил счастливо. Сердце говорило, совесть спала. Это неожиданное письмо ее разбудило. И теперь заговорили вместе, споря между собой, — сердце и совесть. Почему Солод не скрыл от него и это письмо?.. Он единственный человек, который знает правду о Федоре Голубенко. Рассказать обо всем Валентине? Рассказать и избавиться от этого бремени? Как она отнесется к нему, когда узнает обо всем?.. Сомнений не было — Валентина уйдет от него в тот же день. Нет, он не может ее никому отдать. В конце концов, разве она не счастлива с ним?.. Вот она склоняется над своим Федором, такая отзывчивая, сердечная, заботливая. И может, она его не только уважает как своего ближайшего друга, но даже немного любит?.. Федор потянулся к Валентине, крепко обхватил ее руками, притянул к себе на грудь, до половины покрытую одеялом.