Ветер забытых дорог
Шрифт:
Наступил полдень. Вольха принесла поесть, но Гвендис только выпила полкружки травника. Гойдемир тоже не ел. День стал угасать, сгустились ранние осенние сумерки. По ткани шатра застучал мелкий дождь.
Гвендис начала стонать все громче. Ладислава наклонилась к ней и спросила, не пора ли Гойдемиру уходить, не пришло ли время. Та уже не могла говорить, только подняла руку. Гойдемир последний раз посмотрел на бледное лицо с жены с закрытыми глазами, искаженное болью, и вышел в темноту и дождь.
Ладислава поспешно выглянула за ним, взяла за руку:
– Не бойся, - тихо сказала
– Это каждая женщина может. Скоро все будет позади.
Стон роженицы заставил ее поспешить назад в шатер. Через полчаса Гвендис родила мальчика. Вольха бросилась к Гойдемиру с вестью: сын. Но не успела Ладислава обмыть ребенка и запеленать, как у Гвендис снова начались схватки. Ладислава отдала спеленатое, попискивающее дитя Вольхе, чтобы принять еще одного ребенка.
Когда Гойдемира, так и простоявшего все время у полога шатра под дождем, пустили внутрь, Гвендис полулежала на своем ложе, и на сгибе каждой руки у нее было по младенцу. Теперь роженицу трясло от холода, хотя ее накрыли одеялами. В изголовье Гвендис сидела Ладислава, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. Только сейчас старая княгиня ощутила тяжесть в ногах и боль в сердце: за долгий день родов и она переволновалась.
– Они не близнецы, - улыбнулась Гвендис.
– Я уже их рассмотрела. Все младенцы похожи, конечно, но они все-таки разные. Вот этот родился первым. Он будет старшим.
Гойдемир растерянно широко улыбнулся.
– Оба мальчики, да?
– Да, - кивнула Гвендис.
А у княгини вдруг затуманились слезами глаза. У нее тоже было два сына…
– Как мы их назовем?
– спросила Гойдемира Гвендис.
Тот произнес:
– Белогост и Деслав?
Гвендис улыбнулась:
– Я догадывалась. Просто хотела, чтобы это сказал ты.
Готовиться к взятию Даргорода Гойдемир велел войску на другой вечер.
– Кто же идет на приступ на ночь глядя?
– предостерегали Гойдемира его военачальники.
– Мы ведь не сычи, в темноте ничего не увидим! Тогда хоть факелов нужно было побольше заготовить.
Он отвечал:
– Мы не силой возьмем Даргород, а чудом. Так и скажите ратникам: через меня будет явлено чудо, пусть благодарят нашу пресветлую хозяйку. А если они боятся - скажите еще: мне не нужно войско. Когда у меня не получится взять Даргород одному, пусть сами наутро ломают ворота.
Ратники не знали, что и думать. Что Гойдемир - не самозванец, не было никаких сомнений с того дня, как в их стане появилась сама мать-княгиня. Но слухи ходили не только о его самозванстве: еще и о безумии. До сих пор Гойдемир никому не казался безумным. Но ведь это как сказать. Или ему правда Ярвенна обещала благословение? Или, когда лежал в бреду, привиделось…
Но даргородцам слишком желанна была мысль, что хозяйка, которую они всегда защищали, на этот раз сама постоит за них, принародно явит свою милость Гойдемиру и обличит Веледара. Они с нетерпением начали ждать чуда - с таким чувством, будто приближался праздник.
Когда спустились первые сумерки, Волх подал Гойдемиру коня, подсадил в седло. Гойдемир шагом поехал к крепостным воротам на виду у построенной в боевом порядке рати. Приблизившись к крепости на полет стрелы, он облекся сиянием. За спиной
Раздался всеобщий потрясенный возглас. Лучники не пустили больше со стен ни единой стрелы. Под вечереющим небом Гойдемир шагом подъехал к воротам.
– Эй!
– крикнул он.
– Отворите. Я даргородский князь Гойдемир. Мой брат Веледар низложен, потому что не умел править Даргородом без обиды народу. Я обещал, что верну простому народу все старые вольности и права, и пусть очаг Ярвенны по-прежнему согревает нашу землю. Слышишь, брат? Открывай ворота. Ты меня знаешь: я тебя не трону. Только из Даргорода выезжать не дам, потому что ты любитель искать помощи за межой.
Гойдемир замолк. В небе стояли одновременно заходящее солнце и всходящая бледная луна. Внезапно вместо ответа обе створы крепостных ворот распахнулись.
Князь Веледар не сдался: бежал. Пленный дружинник передал Гойдемиру письмо от брата. Тот сломал печать в нетерпении узнать, что пишет Веледар. Читая, Гойдемир вспомнил даже его голос:
«…Не того жаль, что ты отнял у меня венец. Жаль мне, что держава попала в твои руки. Ты мне завидовал с детства. Думаешь, не знаю, как ты матери плакался, что тебе нет в Даргороде места? Воеводой при мне быть тебе показалось мало. А был ты матушкиным любимчиком, бездельником, кулачным бойцом. Зайцев по полям гонял, перепелок ловил! С чего тебе вдруг понадобился княжеский венец? Что ты делать-то с ним будешь, по тебе ли шапка?
Волей ты всегда был слаб, Гойдемир, поэтому и тщеславен. Вот потому-то ты и рад быть "заступником", на все готов, лишь бы добыть себе у черни славу. Сам ты недорого стоишь, тебе бы меня не одолеть. Да ты всегда искал нечестных путей, предавал и наносил удар в спину.
Не по душе мне оставлять Даргород в твоих руках. Ты, брат, высоко занесся. Я хотел создать сильную державу: чтобы власть почитали, чтобы всяк сверчок знал свой шесток, чтоб нам с нашей верой за границей не было стыдно. Ведь без страха и почитания власти люди будут друг друга живьем глотать! А что ты можешь дать Даргороду? Только срамные праздники поклонения кустам да кострам, на которых чернь лишний раз напьется и объестся, да бабьи басни, да вольнодумие».
Гойдемир медленно опустил от глаз руку с письмом. Стало быть, мира Веледар не хочет…
Покой в княжеском тереме, в котором княжич Гойдемир жил до изгнания, последние годы так и стоял запертый. Теперь Гойдемир велел, чтобы ему открыли. Покой зарос пылью и паутиной, там пахло пересохшим деревом и истлевающей тканью. Гойдемир знал: мать предложит ему перейти в обжитые палаты брата, а когда он откажется, пришлет служанок, чтобы прибрали здесь. А пока он сел на лавку, обмахнув рукавом, и облокотился на стол. Перед ним стоял потемневший медный шандал с огарками свечей.