Ветвь оливы
Шрифт:
Теодор даже не отмахнулся. Он был взвинчен, хотя вряд ли догадывался, почему именно.
— Вас только двое? — озабоченно спросил он, будто пытаясь разглядеть кого-то за нашими спинами.
— Тонко подмечено, — с досадой проворчал Готье, перестав оглядываться.
— А где Шарди?
— Это мы тебя собирались спросить, — заметил Готье, прищурившись.
— Ты, конечно, имеешь в виду старшего? — догадался Пуаре.
— Разумеется.
— А-а… — вздохнул Теодор, поскучнев. — Я должен проводить вас к королеве. Он там.
К королеве… Я знал, что речь не о ней, но от самого слова в сердце что-то
И положа руку на сердце — оно и к лучшему. От королев всегда одни неприятности. От каких бы то ни было.
Но к какой-то из них мы все равно попадем. И неприятности все равно неизбежно случатся.
— К королеве-матери? — уточнил я вкрадчиво.
— А к какой же еще? — простодушно удивился Теодор.
— К настоящей, к примеру, — предположил я риторически.
— Это к какой?.. — еще больше удивился он.
— К жене короля.
Теодор фыркнул, сообразив, что я над ним подшучиваю, и встряхнулся как пес, выбравшийся из осенней заводи.
— Я нынче сам не свой. И шуток не понимаю. Будто какой-то нарыв зреет. Вроде бы ничего, но все носятся с такими лицами, будто их застали за кражей казны.
Мы проходили по пустым, гулким, перекликающимся отголосками эха залам и тесным узким переходам, набитым хламом, что выкидывают из зал, делая вид, будто во дворце полно места.
— Да неужто? — иронично подначил Готье.
— Ни за что не поверю, что вы в этом не замешаны! Нет, ни о чем не спрашиваю, — добавил он сокрушенно. — Наверняка скоро все выяснится. И возможно, я не хочу знать этого раньше… но черт возьми, ни черта не разобрать, что творится! Позапирались все по углам и шушукаются! Хоть бы уж прирезали кого, может, легче бы стало.
— Погоди-погоди, — обманчиво добродушно пообещал Готье. — Кого-нибудь да прирежут. Скоренько. Еще не обрадуешься.
— А в чем штука? — быстро спросил Пуаре, цепко уловив будто бы обозначившееся желание Готье сказать нечто большее, как будто он проговорился, позволив себе намекнуть, что ему что-то известно.
— Думаю, что штука у королевы, — сдержанно ответил я, с самым благочинным видом, на какой был способен, так что заподозрить, что я имею в виду нечто неблаговидное, было решительно невозможно.
— Неважно, — проворчал Готье. В конце концов, он не имел ни малейшего намерения проговариваться. Многозначительные намеки звучали в последнее время на каждом углу. Сейчас все такие проницательные и глубокомысленные. Тем паче на словах.
Запущенный коридор, в котором мы оказались, что-то мне настойчиво напоминал. Кругом — ни души. Мы перемещались в пыльном и гулком пространстве как последние выжившие муравьи в вымершем муравейнике — в одном из тех катаклизмов, после которых в море находят целые суда без всяких признаков команды и пассажиров на борту.
— Припоминаю, — проговорил я, оглядываясь. — Однажды я припрятал тут парочку бездыханных тел. Любопытно, их нашли?
Готье покосился
Лувр — один из известнейших «домов с привидениями». Завернув за угол, всегда рискуешь оказаться где-нибудь в Бермудском треугольнике. А какие твари могут ночью и средь бела дня вылезать из темных углов, и вовсе представить трудно. Если бы я однажды всерьез не перебрал, то мог бы поклясться, что видел блуждающий от стены к стене в полумраке черный мохнатый шар с человеческой рукой, держащей горящую свечку.
Но в кое-каких случаях я уверен точно. Как в том, что однажды в укромной пустующей комнате, куда забрел сугубо по личным делам, выискивая уголок для одной серьезной беседы, наткнулся на двух-трехдневный труп, восседающий в старом кресле у стены. Мертвые глаза поблескивали из щелок в почернелых веках как старый мрамор, губы распухли и напоминали откормленных синих червей, а в шее распахивался еще один неприглядный рот. Но когда я зашел снова примерно через час, его уже не было, остался только запах, да и тот невнятный — этакие запахи случаются в самых обычных местах. Разве что и эти места не так просты как кажутся и неподалеку от них время от времени испускают дух хотя бы крысы.
Мы остановились у неприметной двери, обитой так же как стена и почти сливающейся с ней. Пуаре толкнул слегка рассохшуюся створку.
— Так-так, — я едва удержался, чтобы не присвистнуть. Выходит, та самая комната. Я пристально глянул Теодору в спину. Будь покоен, друг мой, о том, как меняются времена и люди, мне известно. И если здесь происходит что-то не то и пойдет не так, как мне понравится, кому-то не останется времени насладиться произведенным впечатлением. Не останется времени даже на лишний вдох. Кое-какая власть над временем у нас все еще есть. Не все безраздельно принадлежит ему одному. Хотя бы и потому, что что-то неизвестное получило власть над нами, пусть мы еще и не понимаем, что оно такое. Зато мы знаем, как распорядиться малым временем, чтобы причинить множество разрушений и оставить множество жертв.
Украшенная черепами Кали, танцующая на мертвецах — мое темное подсознание только и ждало, чтобы вырваться на свободу, чтобы сплясать. В некотором смысле, это забавно — иметь возможность оценивать себя со стороны — насколько близко уже подходил когда-то к безумию, насколько подходишь сейчас. Есть в этом что-то умиротворяющее — безумие не только внутри тебя и не только снаружи.
В комнате было темно, тихо и пусто. Что ж, танцы откладываются. Хорошо. Ночь и так уже близко.
И чем ближе она была, при мысли о ней, я чувствовал странное раздвоение. К тому, что произойдет, я наполовину не испытывал никакого отвращения. Его ощущали, похоже, все кроме меня. Впрочем, не совсем «кроме». Да, я тоже его ощущал, но только — наполовину. А наполовину… идея казалась мне почти привлекательной и бодрящей. Все же, многие получили бы по заслугам. Конечно, как всегда, пострадает множество невинных. Но они и так всегда попадают под колесо, при каждом его обороте, а мир все продолжает вертеться, и только, когда рушатся все законы, бывает возможно дотянуться и до крупной дичи, до той, которая действительно всего этого заслуживает. Весь вопрос в цене.