Ветви Большого Дома
Шрифт:
Меня, моих братьев и сестер, двоюродных и троюродных, племянников и племянниц как-то сразу стали выделять среди прочих. Говорили, что у нас особенный характер -- терпеливый, ровный, покладистый... "Ну, еще бы!
– сказал мне однажды Арам Шахбазян, грубоватый парень, родившийся в десантном лагере на одной из новооткрытых планет.-- Еще бы! Станешь тут терпеливым, если вокруг тебя вечно толчется триста человек народу, и все -- старшие, и все командуют, и ни днем, ни ночью не побудешь наедине с собой!" Я, конечно, ринулся возражать: дескать, никто не командует, и побыть в одиночестве -всегда пожалуйста, тем более что кругом луга нетронутые и лес до самого моря; а множество родных людей, готовых в любую минуту прийти на помощь, не только не угнетает, но, напротив,
Ну, тут я ему и выдал. Говорил, понятно, со слов бабушки Аустры, но с такой горячей верой, что каждая мысль как бы становилась моей... Может быть, именно тогда, когда пара молодых супругов впервые ушла из родового жилища и построила собственную хижину, человечество сделало первый шаг к термоядерным мегатоннам, к тому рубежу самоубийства, который оно едва проскочило три столетия назад. Сильно сказано? Ничуть! Лишь с появлением парной семьи расцвело подлинное себялюбие, пусть и окрашенное благородными топами супружества, материнства!.. Забота о брачном партнере и своих детях стала для многих изнанкой безразличия к остальным соплеменникам. От семейных кубышек пошло накопительство, приведшее к имущественному неравенству, угнетению, тирании всех видов, к воровству "детишкам на молочишко", к грабежам и войнам.
Неумеренное чадолюбие правителей возводило на троны психопатов и садистов; даже в простых семьях нередко вырастали маленькие деспоты, нравственные уроды, не обученные ни любви, ни труду, ни ответственности за свои поступки. Концентрация всех добрых чувств на членах семьи приводила к жутким перекосам сознания; так, рабочий, собиравший в цехе водородную боеголовку, думал лишь о прокормлении семейства и радовался высокой плате... Воскрешение семьи-рода, Большой Дом -- это попытка утвердить в потомках доброту и деятельную любовь к ближним. У нас младший всегда знает, что старший и защитит, и научит; труд разложен на всех, капризных малолетних божков нет и в помине, даже годовалая девочка сама кормит кур, убирает свою постельку; для решения важных вопросов собираются мудрейшие, а надо всем этим царит... нет, не авторитет, не ум --великое сердце бабушки Аустры. Во всяком случае, за сотню без малого лет ни одна ветвь не отломилась от посаженного бабушкой ствола... "Домострой!"--фыркнул Арам. Я не спорил. Бабушка Аустра не одобряла споров, считая, что никакая логическая победа не искупает обиды, неизбежно наносимой побежденному.
... Ах, бабушка, была ты, как всегда, права! И самые головоломные события моей тихой домостроевской жизни начались именно со спора.
Накануне большого весеннего праздника, в середине апреля, коллегия учебного города, как обычно, устроила костюмированный бал. Ранее, будучи крайне юным, я на подобные торжества являлся то шахматной фигурой, то поваренком -- разносчиком крашеных и расписных яиц, то королевским пажом. Теперь же, в канун семнадцатилетия, решил обрядиться в полный, исторически верный костюм российского дворянина времен Алексея Михайловича. Не желая пользоваться услугами машин, я двое суток просидел над книгами, пока составил грамотный заказ для Распределителя. Зато уж и раздувался от гордости, прохаживаясь по залу в синей чуге[10] с трехцветным намотанным поясом, в красных штанах, заправленных в желтые сапоги с загнутыми носами, надев набекрень отороченную соболем шапку, прицепив саблю в осыпанных самоцветами ножнах да еще накинув на одно плечо клюквенный опашень[11] с белыми нашивками и рукавами, которые били по коленям. Танцевать в таком наряде было неловко, пот на мне выступил обильный, будто в сауне; только и оставалось, что, в соответствии с образом, прогуливаться, нарочито гремя подковами, ухарски подбочениваясь и кидая орлиные взгляды на девиц.
Так я и заметил ее -- как раз в ту секунду, когда она брала стакан папайя-джуса у андроида, великолепно выполненного в виде арапа, носящего пудреный
– - За что пьем, сыне дворянский?--сказала она, удивительно верно поймав тон мгновения, и грациозно подняла стакан.-- За весну?..
– - Христос воскрес,-- неловко сказал я, потому что от голоса ее меня бросило в доменный жар, и язык не слушался.
Мы столкнули свои стаканы и, как издревле положено на весеннем празднике, поцеловались... Лет ей было, пожалуй, за тридцать; ростом с меня, широкоплечая и узкобедрая. Глаза хитровато посмеивались, чуть раскосые зеленые глаза крупной самоуверенной кошки на скуластом лице, под пушистым соломенным вихром. Пожалуй, только скулы и глаза оправдывали ее костюм. Шелковое, с нежно-пастельными хризантемами кимоно; пояс под самую грудь -оби, завязанный сзади наподобие ранца; белые носки с застежкой -- таби...
– - Я -- Бригита,-- сказала она, отпив глоток.-- Бриги-та Багдоева-Гросс. А тебя как величать, добрый молодец?
От простоты ее обращения мне стало легче; сердце, бившееся под кадыком, вернулось на место, и я, обретя дар речи, предложил Бригите отведать мороженого.
Скоро мы о ней сидели за столиком на хрустальной террасе над водопадом и болтали о разных пустяках; я швырнул в пенные столбы идиотский опашень, шапку и саблю. А перед рассветом перебрались в отель.
Строго говоря, для этого главным образом и затевались наши роскошные пасхальные вечера. Младшие воспитанники были всего лишь шумными, бестолковыми гостями, а хозяевами -- мы, шестнадцатилетние парни и девушки, и старшие мужчины и женщины со стороны, склонные к любовному наставничеству. Бывало, что первая ночь становилась и последней: близость наставника и наставляемого не складывалась, кто-то из двоих был разочарован и честно признавался в этом другому, А нам с Бригитой с начальных минут не захотелось расставаться. То ли она, при всей своей холодной иронии, здорово умела слушать и понимать, то ли еще лучше играла, актерствовала -- но впечатление было такое, что у меня появилась еще одна старшая сестра, умная и веселая.
Я сказал Бригите об этом. Она дернула углом большого свежего рта:
– - Просто я настоящая женщина, глупенький! Я умею жить твоей жизнью, я -- твое зеркало; пока мы с тобой, я всегда буду переживать твои горести и радости острее, чем ты сам...
– - А где же тогда ты?--спросил я.-- Твое... неповторимое содержание?' (Я понимал, что говорю плохо, книжно, но она не засмеялась.)
– - Оно совсем иное, чем у тебя,-- неповторимое содержание...
– - Гита шутливо прижала мне пальцем кончик носа. Сбросив наше маскарадное тряпье, мы сидели, поджав ноги, на косматой искусственной шкуре перед камином.-Мальчики и девочки сделаны из разного теста.
Мне стало не по себе. До сих пор меня учили совсем иному, да и мой куцый жизненный опыт подсказывал, что мужчины и женщины имеют одинаковые творческие склонности, умом и талантом один пол ничуть не уступает другому, и вообще различие полов куда меньше, чем сходство. Мне даже казалось порою, что любая женщина более сходна с мужчиной своего культурного и духовного уровня, чем с женщиной, стоящей выше или ниже... И -- осел из ослов -вместо того, чтобы поскорее прижать свои губы к этим губам, кружившим мне голову, я ввязался в спор...
3.
– - Я не могу сейчас точно вспомнить, чем именно были мне опасны эти люди... мне -- и, конечно, той маленькой девочке. Да, я чувствовал, что отвечаю за нее... она была совершенно беззащитна! А вокруг нас ходили эти люди, буквально кружили, как вороны... вроде бы и не делали ничего угрожающего, улыбались нам и друг другу, говорили о погоде... но я знал, что живыми нас не выпустят из дворца. Сделай она... или я... но к ней интерес был явно больше... сделай она хоть шаг к дверям, на нее тут же напали бы, и... и...