Ветви Большого Дома
Шрифт:
Он запнулся, не находя продолжения. Рыжая сказала все так же улыбаясь, с хищной предупредительностью:
– - О нет, мы ни во что не играем! Но если уж на Земле нет запретных мест, то, наверное, нет и людей, лишенных свободы?
– - Это наша сожена, и мы хотим вернуть ее домой!
– - заявил Карл-Хендрик.-- Есть еще вопросы?
– - Вернуть таким образом?
– - Амазонка кивнула на парализатор.-Приглашение более чем галантное...
Сусанна, пищавшая до сих пор за спиной Николь, примолкла, видимо, почуяв напряженность момента. Золтан, с пылающим лицом, утирал слезы -- от стыда, от злости, от досады... Николь подумала, что могла бы любить его одного... могла бы, если бы он не оказался таким озверелым
– - Вы всерьез думаете, что женщина может быть "вашей" помимо своей воли?
– - надменно с высоты седла спросила другая всадница, юная блондинка с персиковым румянцем и жестокими губами.
– - Вы!
– - чуть не взвизгнул Карл-Хендрик.-- Если уж вы так ратуете за свободу, то почему вмешиваетесь в чужой семейный раздор? Вам не кажется, что вы тем самым ограничиваете свободу двоих во имя каприза одной? Не слишком ли это по-женски?!
– - Возможно,-- сказала старшая, жестом останавливая готовую вспылить блондинку.-- Но свобода вершить насилие -- единственная, достойная ущемления...-- Затем она спросила, обращаясь к Николь: -- Милая, может быть, вы хотите уйти с ними? Если так, то мы оставим вас.
– - Ни за что!
– - мотнула каракулевой головой беглянка.-- Лучше пусть они меня всю жизнь держат в параличе!
– - Ах ты...-- Карл-Хендрик вскинул парализатор, по Золтан вдруг сильно ударил его по руке, и луч ушел в землю, образовав круг поникшей травы -клеймо осени на нежной щеке июля. Первый сомуж, охнув и выронив оружие, схватил второго за шиворот; Золтан с размаху влепил Карлу-Хендрику пощечину...
Ширк! Над головами сомужей светлая полоса прошла по дубовым ветвям,-то сворачивались, показывали изнанку листья. Лист, похожий на маленькую гитару, будто в поисках убежища, прильнул к локтю Николь.
– - Хватит,-- сказала рыжая амазонка, и все четыре наклонили к дерущимся раструбы стволов.-- Не воскрешайте время ярости, столь любезное мужчинам. Убирайтесь вон!
Уходя, Карл-Хендрик не обернулся, а Золтан через плечо бросил умоляющий взгляд на Николь. Но та была занята раскричавшейся Сусанной...
Ее окружили амазонки на высоких, могучих конях.
– - Вы от них -- или к нам?
– - задорно спросила рыжая, назвавшаяся Клариндой.
– - От них -- к вам...-- несмело ответила Николь, перетянув на грудь и усердно баюкая заходившуюся воплем дочурку. Тогда Кларинда коснулась лобика Сусанны пальцами, подобными стали в шелковой оболочке, ласково и уверенно погладила девочке веки, и та крепко уснула. Николь счастливо засмеялась и схватила руку Кларинды, чтобы поцеловать, но амазонка не позволила.
– - Брось,-- сказала она, держа беглянку за плечи и глядя в самую глубь ее оленьих глаз, где еще искрами дрожал испуг.-- Ты в краю подлинного равенства -- не по праву рождения, но по праву тех, кто рождает.
Они поехали рядом по тропе, все вниз да вниз, к видневшемуся среди посевов селению. Сусанна спала, словно чувствуя вокруг себя добрую и непоколебимую защиту... Десяти минут не прошло, как Николь рассказала новым подругам нехитрую свою историю: жизнь в старозаветной парной семье, деспотичный отец и безвольная мать... растущее год от года желание иначе построить свою судьбу... цепь неудачных увлечений, затем Карл-Хендрик, поначалу страстно влюбленный и бесконечно предупредительный... возвращение Золтана, первой девчоночьей любви Николь... терзания, попытки разорваться между двоими... наконец, встреча втроем и решение создать расширенную семью. Казалось бы, все прекрасно: у нее два ласковых, преданных сомужа, сразу и семья, и компания друзей. Но Карл-Хендрик скоро проявил черствость, стал домашним тираном... более молодой и внушаемый Золтан сделался его копией... то, что было едва терпимо в одном, превратилось в пытку из-за удвоения... и вот, после ужасной, противоестественной сцены, которую
– - Многие из нас пришли сюда, оскорбленные мужским зверством,-ответила Кларинда, придерживая рукою низко нависшую ветку тополя и пропуская всех вперед.-- Один муж, два мужа; лебединая верность или ежедневная смена партнеров -- каждая женщина чувствует, насколько ее антипод грубее сработан, чем она сама... Кстати, что ты умеешь делать?
– - Боюсь, что ничего полезного для вас!
– - сказала Николь, изрядно смущенная этим неожиданным вопросом.-- Моя склонность годится для больших орбитальных станций. Мы жили на Кристалл-Ривьере, и я занималась гидропоникой и аэропоникой...
Николь хотела добавить, что она -- известный человек в своем искусстве; что ее клубнику, выращенную без земли и воды, в среде питательных газов, велели скопировать Распределителю и подать на стол миллионы людей... но его могло бы прозвучать, как похвальба, и она смолчала.
– - Ты очень кстати,-- без тени насмешки сказала Кларинда, а блондинка, которую звали Эгле, лукаво добавила:
– - У нас у всех вдруг появился интерес к гидропонике -- с чего бы это?..
– - И еще хорошо, что у тебя девочка!
– - сказала третья женщина, Аннемари, молчаливая, коренастая, словно борец, с недобрым квадратным лицом.
Николь вздрогнула от этих слов, ее оливковая кожа побледнела; но Кларинда усмехнулась дружески и проговорила с нажимом, точно утверждая некий постулат:
– - Мы рады всем детям.
Внизу склона под слоновьими ушами лопухов громко лепетал родник. Изливаясь к подножию горы, он превращался в густо заросшую топь. Копыта зачавкали, проваливаясь... Дальше, за насквозь выгоревшей от молнии ивой, начиналось поле озимых, выбегали навстречу любопытные васильки. Поселок вился к сплошному массиву садов, из которого вставали островерхие крыши и прозрачные купола.
Кларинда звонко скомандовала:
– - А ну-ка, рысью... марш!
6. Почти год мы с ней жили душа в душу, и не было между нами ни ссоры, ни едкого слова. Не то, чтобы Гита мне потакала или исполняла каждое мое желание -- хотя она и называла себя моим "зеркалом". Чаще бывало даже наоборот: я ловил себя на том, что послушен, как палец. С шуточкой, с поцелуем наставница моя умела направить меня по тому пути, какой считала нужным, и при этом у меня не исчезало щекочущее чувство радости.
Я несколько раз привозил ее в Большой Дом. Родня встречала Брпгиту радушно, тем более, что она могла сразу войти в доверие даже к самому подозрительному человеку. Только бабушка Аустра, не изменяя своей обычной блаженно-просветленной приветливости, заметно лишь для меня отводила взгляд и поджимала губы. Она не слишком одобряла любовное наставничество, считая, что начало интимной жизни должно совпадать с началом подлинной любви, от которой рождаются дети.
Как я и ожидал, однажды на Гиту обрушилась Эва Торопи -- она приходится золовкой моей двоюродной сестре Марите. Эва у нас медиевист, знаток рыцарских времен, и ко всему, что случилось после тринадцатого века, относится без восторга... Однажды за обедом, в присутствии целой ветви родственников, Эва с топорной прямотой заявила, что просто не понимает, как можно изгнать из жизни таинство первых ласк, робкого сближения влюбленных и заменить его каким-то профессиональным обучением: "Цинизм, которому нет равных!" В ответ моя Гита, сразу став острой, как бритва, сказала, что все хваленое "таинство" часто сводится ко взаимному мучительству двух сексуальных несмышленышей, а цинизм -- это достояние тех, кто не прошел науку любви, не понял высокой одухотворенности Эроса...