Везет как рыжей
Шрифт:
А теперь разберемся, кто помешал моему общению с компьютером, царство небесное и ему тоже.
Возмущенная, я вышла на балкон, уперла руки в бока и грозно посмотрела во двор.
– Ленуська, привет! – громогласно заорала Ирка, при виде меня начиная размахивать руками, как ветряная мельница крыльями. – Ты жива еще, моя старушка? Слава богу! А где этот? Говорят, у вас там драка? Кто кого? Помощь нужна?
– Разве что неотложная медицинская, – хмуро сообщила я. – Представляешь, какая-то паскуда снизу заехала мне кирпичом по уху, боюсь, опухнет теперь, как вареник.
– Прости, – виновато
– Это у тебя получилось, – желчно заметила я. – Мое внимание – твое внимание. И что мне теперь делать?
– Поберегись! – завопила подруга, судорожно семафоря руками.
– Не поняла, повтори? – я нагнулась, стараясь получше разглядеть Ирку и ее жесты, и чуть не вывалилась за перила: сверху, слегка промахнувшись мимо моей спины, на балкон свалился альпинист!
– Руки! – истерично завопила я, боясь, что это очередной гангстер.
Нет, не позволю к себе прикасаться, хватит с меня чреватых обмороками контактов!
«Гангстер» поспешно вздернул руки вверх.
– Ленка, не выбрасывай его, он хороший! – упреждая мои дальнейшие действия, закричала снизу Ирка. – Это спасатель!
– Да, знаем мы таких спасателей, – недоверчиво пробормотала я, плотно забиваясь в угол балкона, заставленный пустыми стеклянными банками и бутылками. Прекрасные метательные снаряды, если что – закидаю бандюгу стеклотарой!
– Конечно, знаете, – проворчал спасатель, снимая с головы вязаную шапочку и открывая взору ярко-рыжую шевелюру. – И я вас знаю. Вы Лена, да? С телевидения? А я Стас, помните, я вам интервью давал на открытии службы спасения в Екатеринодаре?
– А, это когда я, не выпуская микрофона, показательно поднималась по веревкам на дерево и перепутала все ваши помочи? Меня потом Женька, мой оператор, две недели называл не иначе как «человек-паук»! – Я невольно развеселилась. – Точно, теперь я вас вспомнила, здравствуйте, Стас! Зачем пожаловали?
Рыжий выпутался из своей упряжи и шагнул в комнату, что-то отыскивая взглядом.
– Позвонила какая-то женщина, сообщила, что ребенок заперт в доме один, изнутри дверь открыть не может, надо спасать. Чей ребенок-то? – он оглянулся на меня.
– Ребенок-то? Моей мамы, – ответила я, спешно заталкивая в сумку скомканное пончо и поудобнее пристраивая распухшую торбу под мышкой. – Послушай, Стас, тут ошибочка вышла. Дверь закрыта снаружи, изнутри мы ее не откроем. Поэтому твоя задача – вытащить меня отсюда, хоть вверх, хоть вниз, это ты сам решай. Справишься?
Я поглядела вниз: поруганное белье снято, веревки притянуты ближе к балкону. Это очень хорошо, не хотелось мне влипнуть в эту паутину, страшно представить, что сделала бы со мной разгневанная хозяйка испорченного белья, попадись я ей в руки!
Рыжий нахмурил брови, потом что-то сообразил, просветлел лицом и подмигнул мне:
– Это съемка, да? А где камера?
– Там, – я неопределенно махнула рукой куда-то в сторону противоположного дома.
– Скрытая? – с тихим восторгом спросил Стас.
– Как государственная тайна, – подтвердила я. – Так что, Тарзан, ты вытащишь меня или нет?
– Спустим вниз, это легко, – кивнул спасатель. – Тем более кое-какой опыт у вас уже есть.
– Даже
Однажды в ранней юности я пыталась прыгнуть с парашютом с вышки, но оказалась слишком легкой и повисла на полпути между небом и землей, не одолев противовес. Как выяснилось, чтобы совершить не только прыжок, но и приземление, нужно весить не менее пятидесяти кило. Я обманула инструктора, и высшие силы меня немедленно покарали, заставив марионеткой болтаться в воздухе. Помнится, очень мне было неуютно! И тогда меня тоже спускали вниз, причем круглый парашютный купол над головой закрывал от меня общую суету на вышке, и создавалось крайне неприятное впечатление, будто я покинута всеми на произвол судьбы.
На этот раз я прекрасно видела все происходящее. То есть вполне могла бы видеть, если бы не зажмурилась крепко-накрепко.
– Все, можешь открывать глаза, альпинистка моя, скалолазка моя, – сказала Ирка, принимая меня в объятия.
Я настороженно поморгала: рядом с подругой топтались два рослых парня с хмурыми мордами.
– Кто такие? – с подозрением спросила я.
Эх, меняется, меняется характер: сколько себя помню, я всегда была веселым и общительным персонажем, но еще чуть-чуть – и начну шарахаться от людей, как снежный человек!
– Чип и Дейл, – ответила Ирка, успокаивающе поглаживая меня по плечу. – В смысле, тоже спасатели.
– А где же девочка? – обеспокоенно спросил Чип.
Дейл, задрав голову, смотрел на балкон пятого этажа. Должно быть, ждал спуска ребенка.
– Кто скажет, что это мальчик, пусть первым бросит в меня камень! – вполголоса заявила Ирка, уводя меня в сторону от дома, к припаркованному неподалеку автомобилю.
И мы по-английски, не прощаясь, удалились со сцены.
Вован подошел к дому со стороны гаражей, один из которых со вчерашнего дня стал его летней резиденцией: машины там отродясь не бывало, гараж Вован купил в нагрузку к двухкомнатной квартире на пятом этаже кирпичной хрущевки в те далекие времена, когда у него были постоянная работа и стабильный доход, а тяги к спиртному еще не появилось. Строго говоря, Вован и сейчас не был пропащим алкашом, пил он только по выходным, но так, что после каждого уик-энда долго – аккурат всю рабочую неделю – маялся беспросветной амнезией. Ни личному счастью, ни карьерному росту дурная привычка не способствовала, но Вован предпочитал не замечать очевидного и нашел своим жизненным неудачам другое, весьма оригинальное объяснение.
Началось все с того, что, развернув как-то бульварную газетку, содержавшую в себе сочащуюся жиром янтарную таранку, Вован в промежутке между первой и второй кружечкой пива от нечего делать пробежал глазами интервью популярного певца Мутузова, осчастливившего своих фанатов изречением «Это наша жизнь, и мы ее живем!» Мысль Вовану понравилась глубиной и универсальностью формулировки, допускающей варианты, как то: «Это наша еда, и мы ее едим!», «Это наше пиво, и мы его пьем!» и «Эта наша мысль, и мы ее мыслим!» И вот, неспешно обдумывая эту самую мысль, Вован закономерно закручинился: а всегда ли именно мы живем нашу жизнь? И если уж на то пошло, то жизнь, которую мы живем, наша?!