Входи, открыто!
Шрифт:
— Какой красивый! — прошептала она. — Мама! Он со мной дружит!
Гусь взял еще один кусочек, потом еще один, потом еще. Он явно проголодался.
— Давай-ка мы ему еще яблочка дадим! — предложила Ляля. — И каши.
— И морковки? — Дочка вопросительно посмотрела на мать.
— И морковки, — кивнула Ляля.
Она была рада, что гусь не шипел и не щипался, не пугал Иришку. Они дали гусю еще яблочка, потом морковки, потом еще хлеба и каши. Морковку и яблочко грызла и Иринка. Потом Ляля, вооружившись шваброй, убрала коридор и ванную. Сытый гусь вел себя очень прилично. Иришка
— Он артист, мама? Да? Настоящий артист?
— Артист. Это точно, — рассеянно ответила Ляля, думая явно не о гусе.
— Мама! А я знаю, как его зовут, — проговорила Иришка, и глаза у нее стали совершенно круглыми. — Это Мартин, мама! Гусь Мартин! А что, если Нильс тоже тут?
Ляля и сама невольно оглянулась вокруг, ища крошку Нильса в деревянных башмаках, о котором читала Иринке.
— Нет, Нильс дома остался, в Швеции, — уверенно сказала она, не увидев вокруг никакого Нильса. — Ты же помнишь, он снова стал большим мальчиком и вернулся домой.
Раздался телефонный звонок.
— Это папа! Папа звонит! — обрадовалась Иринка.
Ляля взяла трубку, но звонил не Миша, а с работы. Пришла верстка с вопросами, снимать их нужно срочно. Завтра с утра.
— Сейчас буду соображать, — со вздохом сказала Ляля, — я же договорилась, что завтра не приду, буду сидеть с дочкой.
— Звоните тогда главреду и передоговаривайтесь, — сказала секретарша и повесила трубку.
— Главреду звонить не буду, — произнесла вслух Ляля, прекрасно понимая, что никто, кроме нее, вопросов не снимет и она больше всех заинтересована, чтобы книга вышла в срок. Книга была сложная, и чем скорее она сбудет ее с рук, тем будет всем лучше. — Мне завтра на работу нужно, — сказала она Иришке, — куда ж мне тебя девать?
— Никуда меня не девай, — солидно заявила Иринка. — Ты папе позвони, пусть приедет, мы с Мартином играть будем.
— Хорошая мысль! — согласилась Ляля. — Если свободен, пусть приедет. Я вернусь не поздно. Сниму вопросы и приду. Сейчас мы папе и позвоним.
Миша был дома.
— Я только собрался тебе звонить, — сказал он. — Как Иринка?
— Молодцом. Соскучилась. Хочет тебя видеть. Ты не мог бы завтра с ней посидеть, меня на работу вызывают.
— Посижу. Я тоже без нее очень соскучился. Во сколько приезжать?
— В одиннадцать.
— О'кей. Давай дочку.
Лялю опять царапнуло, что скучает он только по дочке, что даже из вежливости не скажет «без вас».
Папа с дочкой ворковали по телефону, а Ляля тем временем опять убрала коридор, ванную и снова заманила туда гуся, закрыв дверь на щеколду.
— Живи там, — сказала она. — А нам спать пора!
— В субботу мы с папой в цирк пойдем! — объявила Иринка, повесив трубку. — А завтра я ему Мартина покажу, у нас тоже представление будет, как в цирке!
— Отлично! Я за тебя рада. Снимай-ка свои одежки, я их в машину запихну. А вот когда мы с тобой мыться будем, ума не приложу, гусь-то в ванной!
— И не надо мыться, — басовито рассудила крутолобая Иришка. — Я же чистая, как снежок, как гусек!
Гусь гоготнул, словно бы соглашаясь с ней, потом еще раз сказал га-га-га, желая спокойной ночи,
Ляля сама раздела дочку, уложила ее в кровать, и они долго еще потихоньку разговаривали и смеялись. А когда Иришка уснула, Ляля все сидела на краешке кровати и держала маленькую мякенькую ручку. На душе у нее было тихо и спокойно: Иринка дома, какое счастье!
Рядом с Иринкой и о Севе думалось спокойнее. После того как Ляля рассталась с Мишей — а было это уже года три назад, — в ее жизни появился художник Сева. Сева иллюстрировал сонеты Шекспира. Книгу вела Ляля. Они вместе читали сонеты, она ему рассказывала о загадочном английском драматурге, который то ли существовал на самом деле, то ли был маской высокообразованного лорда-аристократа, то ли псевдонимом философа Бэкона. Заинтригованный таинственной судьбой гения, очарованный темпераментной Лялей, Сева сделал такие потрясающие иллюстрации, что получил за них международную премию на книжной ярмарке. Совместная работа увлекла и сблизила художника и редактора, влюбленность в Шекспира очень скоро стала просто влюбленностью, они и сами не заметили, как начался их роман. Ляля воспарила к небесам. Разве мог сравниться сухой ироничный Миша, который постоянно над ней подтрунивал, с восторженным романтичным Севой? От Миши она только и слышала:
— Гегель посоветовал бы тебе, Ляленька… Вот если бы ты почитала Платона, то тебе стало бы ясно, что ты…
И это тогда, когда она делилась с ним своими откровениями в области изящной словесности или откровениями по поводу того или иного гениального автора!
Кроме того, что Миша был математиком, он был еще эрудитом и знал все. Лялю Мишино всезнайство раздражало. Она открывала, а он, видите ли, знал. Ужасно! Во всех его познаниях ей виделось высокомерное к ней пренебрежение, и оно оскорбляло ее до глубины души.
К тому же математик Миша любил во всем последовательность и упорядоченность, а Ляля ждала чудес, полагалась на интуицию, уповала на сюрпризы судьбы и неожиданности. Мишина прозаичность была ей невыносима. И она, как могла, защищалась, отстаивала себя. А Миша — себя. Вот они и ругались. Услышав:
— Ляленька! Свари борщ, он у тебя гениальный.
Тут же огрызалась:
— Сам свари! И рубашки можешь сам погладить! Я тебе, кажется, жена, а не домработница!
— Только кажется, — тут же сухо и обиженно отвечал Миша. — До жены тебе еще расти и расти!
Проблема роста оставалась для Ляли болезненной, она не любила, когда ей напоминали, что она осталась маленькой в век длинноногих сухопарых дылд. Подобных инсинуаций она не терпела. И вообще, если говорить честно, она вышла замуж впопыхах. Ей тогда была очень плохо, она нуждалась в помощи, в поддержке. Миша оказался рядом. А потом, после смерти матери, Ляле стало еще хуже, чего она только не вспомнила, в чем себя не обвинила. Но как могла держалась, цеплялась за свои восторги, и ирония Миши была ей как острый нож, обижала, больно ранила. В один прекрасный день Ляля поняла, что Миша просто-напросто карьерист, который женился на квартире. Он ведь иногородний. У него мама где-то в Екатеринбурге живет, даже на свадьбу не приехала… И когда Ляля вдруг поняла это, она взорвалась: