Вице-консул
Шрифт:
Директор спрашивает, идет ли вице-консул сегодня на прием.
Да, идет. Вот, уже идет. Он встал. Директор смотрит на него.
– О теннисных кортах я не скажу никому, – говорит директор, – даже если вы меня об этом попросите.
– Как угодно.
Он удаляется. Пересекает газон, окружающий клуб. В желтом свете фонарей его хорошо видно, он идет, слегка пошатываясь, слишком высокий, слишком худой. Вот он скрывается за углом авеню Виктории.
Директор снова усаживается лицом к Гангу.
Их совместные вечера, наверно, скоро станут скучнее, потому что, кажется, вице-консулу Франции в Лахоре больше особо нечего ни рассказать, ни даже выдумать
Директор засыпает.
Одно окно осветилось на бульваре Ганга – окно вице-консула.
Каждый, кто пройдет мимо в этот час, может его увидеть; он надел смокинг и расхаживает из комнаты в комнату под вращающимися вентиляторами. Выражение его лица с расстояния, отделяющего бульвар от резиденции, пожалуй, покажется безмятежным.
Он выходит на улицу. И вот уже направляется, через сады, к освещенным гостиным посольства Франции.
В этот вечер в Калькутте жена посла Анна-Мария Стреттер стоит у буфета, улыбаясь, она в черном, в вечернем платье на двойном чехле из черного тюля, в руке держит бокал шампанского. Подняла его, озирается, смотрит вокруг. С возрастом – старость не за горами – она стала худощава, тем выигрышней смотрится узкая, тонкая кость. У нее светлые, слишком светлые глаза, разрезом напоминающие глазницы статуй, веки истончились.
Она озирается, смотрит вокруг: на прямом, как стрела, бульваре, носящем имя завоевателя, когда проходит с пением Легион – блестят галуны, играют на солнце красные аксельбанты, – она смотрела бы с официальной трибуны тем же взглядом изгнанницы, что и здесь нынче вечером. Один человек, среди прочих, это заметил: Чарльз Россетт, тридцати двух лет, прибывший в Калькутту три недели назад на пост первого секретаря посольства.
Она направляется к группе англичан, просит пройти к буфету за прохладительными напитками. Их наливают бармены в тюрбанах.
Вокруг шепчутся: вы видели? Она пригласила вице-консула из Лахора.
Гостей довольно много. В общей сложности человек сорок. Залы просторны. Копия летнего казино на французском курорте, если бы не огромные вентиляторы, что вращаются под потолком, и забранные частой сеткой окна, сквозь которые сады видны как в тумане, но в них никто не смотрит. Бальный зал восьмиугольный, зеленый мрамор, стиль ампир, в углах восьмиугольника кружевные папоротники, привезенные из Франции. На стенном панно президент Республики с красным бантом на груди, рядом с ним министр иностранных дел. Вокруг шепчутся: в последнюю минуту она пригласила вице-консула из Лахора.
Ну вот, она открывает бал об руку с послом, соблюдает подзабытый ритуал.
Теперь и остальным можно танцевать.
Потолочные вентиляторы шелестят вспугнутыми птицами, неподвижный взлет над музыкой, медленные фокстроты, фальшстарты, фальшь, фальшивое дутое золото люстр. Вокруг шепчутся: вон тот брюнет у бара. Зачем она его пригласила?
Умеет заинтриговать эта женщина из Калькутты. Никто толком не знает, чем занято ее время, гостей она принимает большей частью здесь, редко у себя дома, в резиденции времен первых факторий на берегу Ганга. Но чем-то ведь она занимается? Не иначе, исключив другие возможные занятия, сошлись на том, что она читает? Да. После часа на корте и часа на прогулке – что она может делать, одна, взаперти, как не читать? Из Франции на ее имя приходят посылки с книгами. Что еще? С дочерьми, похожими на нее, она проводит
Вокруг шепчутся, спрашивают: а что он, собственно, сделал? Я так и не знаю.
– Он сделал самое страшное, но как это выразить словами?
– Самое ужасное? Убил?
– Он стрелял ночами по садам Шалимара, где облюбовали приют прокаженные и собаки.
– Прокаженные, собаки, но разве убивать прокаженных и собак – это убийство?
– Кроме того, пули были найдены в зеркалах его резиденции в Лахоре, знаете ли.
– Прокаженные… издали, вы замечали? Их и различить-то трудно, так что…
Не сразу по прибытии в Калькутту узнают о существовании знаменитой виллы на острове со здоровым климатом в устье Ганга. Эта вилла предоставлена в распоряжение посольства Франции. Дочери Анны-Марии Стреттер одни идут через сады, и вот тогда, спросив, почему они одни, узнают. Чаще всего это случается в жуткую жару летнего муссона.
– Вы слышите – кричат?
– Это прокаженные или собаки?
– Собаки или прокаженные.
– Раз вы знаете, почему говорите: собаки или прокаженные?
– Я не разберу издали, да еще сквозь музыку, собаки это лают или прокаженные кричат во сне.
– Хорошо сказано.
Вечером в Калькутте можно видеть всех троих в открытом автомобиле – они едут на прогулку. Посол смотрит, улыбаясь, как уезжает на автомобиле его сокровище: жена и дочери отправляются подышать воздухом в Шандернагор или на дороги, что ведут к океану, до дельты.
Ни девочки, никто другой в Калькутте не знают, что она делает на вилле в устье Ганга. Говорят, ее любовники – англичане, неизвестные в посольских кругах. Говорят, посол знает. На вилле в дельте она никогда не остается дольше нескольких дней. Когда возвращается в Калькутту, вновь живет своей расписанной по часам жизнью: теннис, прогулки, иногда Европейский клуб по вечерам – это то, что на виду. А еще? Никто не знает. Чем-то она все-таки занимается, эта женщина из Калькутты.
Вокруг шепчутся:
– Какими словами это выразить?
– Он не соображал, когда творил такое? Не помнил себя?
– Сами видите, как это нелегко… Какими словами выразить, что он делал в Лахоре? Что он делал с собой в Лахоре, знал ли, что делает?
– Он кричал ночами – с балкона.
– А здесь он кричит?
– Вовсе нет, хотя почему, ведь духота еще тяжелее?
Время за полночь. Анна-Мария Стреттер подходит к молодому атташе Чарльзу Россетту. Рядом с ним стоит вице-консул Франции в Лахоре. Она говорит им, чтобы шли танцевать, если, конечно, им это доставит удовольствие, и уходит. Похоже, она подходила ради Чарльза Россетта, на него, кажется, пал выбор, и он в ближайшие дни отправится с нею на острова. Не будь улыбки, эта женщина выглядела бы дурно воспитанной, шепчутся гости. Среди приглашенных есть мужчины, которые были с ней близки. Но они придут только к концу приема.