Вице-президент Бэрр
Шрифт:
Я делал вид, что не замечаю Джейми, пока не назвали его имя. Тогда я обернулся и быстро его оглядел. Вот и вся встреча.
Главное доказательство обвинения сводилось к моему шифрованному письму Уилкинсону. Лютер Мартин принялся допрашивать генерала по поводу письма. Почему он внес исправления в текст? Почему пытался стереть первую фразу, которая ясно свидетельствовала о том, что письмо полковника Бэрра — ответ на его собственное письмо? И почему он сказал, что его шифрованная переписка с полковником Бэрром началась в 1804 году, когда есть доказательства, что она
Тут-то Джон Рэндольф и заключил, что генерал «негодяй до мозга костей», и огласил этот вывод в тот же вечер в переполненном баре «Золотого орла», да так, чтобы сам негодяй мог слышать.
Рэндольф, как старшина присяжных, тоже заинтересовался шифрованным письмом. Почему Уилкинсон внес в него исправления? Чтобы избежать подозрений в соучастии в планах полковника Бэрра? Ввести в заблуждение президента? Скрыть, что генерал сам был главным действующим лицом в «испанском заговоре» еще пятнадцать лет назад? Вдруг, резко повернувшись к верховному судье, Джон Рэндольф потребовал, чтобы генералу Джеймсу Уилкинсону предъявили обвинение в измене.
Обвинители растерялись. Уилкинсон бормотал что-то невразумительное. Большое жюри удалилось решать, предъявлять ли обвинение главному свидетелю правительства. Легко представить себе состояние Джефферсона, когда он узнал, что семь членов большого жюри высказались за привлечение его генерала к суду при девяти против. Весьма шаткое голосование.
24 июня большое жюри предъявило Бленнерхассету (в его отсутствие) и мне обвинение в правонарушении, заключавшемся в подготовке экспедиции против испанской колонии, и в измене Соединенным Штатам. Я не удивился. В конце концов, большое жюри состояло почти полностью из сторонников Джефферсона. И все же, когда меня под охраной вели в ричмондскую муниципальную тюрьму, я поздравил себя хотя бы с тем, что единственный серьезный свидетель, которого мог найти против меня Джефферсон, сам едва не угодил вместе со мной за решетку — на казенные хлеба.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сэм Свортвут пригласил меня встретиться с ним сегодня вечером в баре гостиницы «Сити». Должен признаться, мне нелегко представить себе грузного краснолицего мужчину отважным юношей, который когда-то вызвал на дуэль командующего американской армией и чьим секундантом вызвался быть Эндрю Джексон.
— Этот вызов меня прославил, Чарли! — Сэм пил горячий ром, приправленный гвоздикой. — Тогда-то генерал Джексон и сказал, что, будь у него сын, он был бы таким же вспыльчивым сорвиголовой, и он до сих пор, хвала господу, обо мне того же мнения.
— Полковник Бэрр правда серьезно думал об отделении западных штатов?
— Конечно. Мы все об этом думали. Однажды в Ричмонде во время процесса я слышал разговор Джона Маршалла с Джоном Рэндольфом об отделении штатов. В тот вечер мы засиделись в баре — полковник Бэрр находился в тюрьме — нас было человек двенадцать, все — головастые адвокаты, кроме твоего покорного слуги, и вот мы заговорили на эту тему, и Джон Рэндольф сказал:
«Если бы я не считал, что Виргиния
«Тогда поскорей ищи себе лодку, кузен Джон, потому что ни один штат никогда не будет иметь этого права».
«А что говорит конституция, братец Джон?»
«Мало ли что она говорит, — сказал верховный судья, — куда важней, о чем она умалчивает!»
«Э, братец Джон, да ты, оказывается, подлый монархист!»
«А ты, братец Джон, подлый якобинец и демократ с головы до пят».
«Нет, братец Джон, — ответил Джон Рэндольф, — не с головы до пят. Я люблю свободу, но, великий боже, ненавижу равенство!» — Дивная пара эти кузены. Свортвут поставил свой бокал.
— Чарли, тебе надо встретиться кое с кем. Кстати, там будет издатель, который хочет купить то, что ты написал.
— Сколько?
Свортвут заморгал.
— А сколько тебе платят другие?
— Две тысячи аванса, и столько же по завершении.
Я был доволен собственной наглостью. Свортвут удивленно хмыкнул — от уважения ко мне, что ли?
— Значит, две тысячи ты уже получил?
— Мне их придется вернуть.
— Тогда проси пять и соглашайся на четыре.
— Я попрошу семь и уступлю за пять. — Голова моя кружилась от этих астрономических цифр: в Европе мы с Элен и с ребенком безбедно проживем на эти деньги лет пять.
В конце длинного пыльного коридора на втором этаже мы остановились у какой-то двери. Свортвут громко постучал. Дверь отворилась. Маленькая озабоченная физиономия встретила нас шепотом:
— Заходите, заходите. Вы опаздываете. Он чуть не ушел. Надо спешить.
Мы вошли в номер. Мужчина без камзола лежал на кровати, головой к изножью, а ноги торчали на изголовье с медными инкрустациями. В правой руке он сжимал большую оплетенную бутыль виски. Напротив, в кресле с высокой спинкой, сидел еще кто-то с озабоченной физиономией. Когда мы вошли, он встал.
— Это издатель. — Свортвут кивнул на первую озабоченную физиономию. — Мистер Роберт Райт из Филадельфии. — Мы пожали друг другу руки.
— А вот этот джентльмен и будет писать книгу. — Райт показал на второго озабоченного мужчину. — Он даже почти написал ее для нашего друга. — Райт нервозно глянул на распростертого мужчину, который тихонько напевал что-то про себя. Глаза у «нашего друга» под копной спутанных седеющих волос, кажется, были закрыты.
— Я определенно рассчитываю, — сказал джентльмен, который должен был писать книгу, — на ваше содействие.
— Разумеется. — Я ничего не мог понять.
Вдруг с постели прогремел голос:
— Что это еще за парочка мексиканских педерастов?
— Педерастов? Сэм Свортвут не педераст! — Свортвут кинулся к лежащему. Они пьяно обнялись. Затем распростертый откинул прядь, закрывавшую маленькие красные глазки, и оглядел нас.
— Я чуток поторопился, Сэм. Глянь-ка на эту троицу. Троица мексиканских педерастов, и не смей со мной спорить, на эдаких у меня нюх.