Вице-президент Бэрр
Шрифт:
— Угадай! — Я почувствовал неприязнь к Леггету, а сам себе стал просто противен.
— Ты не повредишь своему другу полковнику. Он привык к клевете. К тому же, если ты будешь исправно выполнять свою работу, он ничего не заподозрит. Исправно выполняй свою работу, и мы водворим Джонсона в Белый дом.
— Заманчивая перспектива. А тебе-то что за выгода? Станешь инспектором порта или послом в Англии?
— Добродетель, Чарли! Я буду добродетельным, и это положит начало новому миру без рабства, без… — И он произнес небольшую речь.
ГЛАВА
Полковник пребывает в отличном настроении. Готовясь к сегодняшней диктовке, он высказался по поводу недавней смерти Женэ.
— В последнем нашем разговоре он сказал, что это Джефферсон его убедил непосредственно обращаться к народу, открыто критиковать Гамильтона и Вашингтона. Интересно, правда ли Джефферсон дал ему такой дурной совет?
Полковник пожевал сигару. Перед ним на зеленом столе, как обычно, лежали вырезки из газет, отчеты об избирательных кампаниях, письма.
Итак, мы подходим к вице-президентству полковника. Я снабжен карандашом, блокнотом — и мозолью на указательном пальце. Я слишком сильно сжимаю карандаш. Настоящий профессионал держит его легко, жалеет себя.
— Как мистер Ван Бюрен? — Я осмелел. Так или иначе, пора кончать с этим делом.
Бэрр заморгал, откусил сигару, вдохнул дым.
— Я же говорил Мэтти, что место чересчур на виду, а у него времени не было куда-то еще ехать. До чего умен! Я не перестаю восхищаться, с какой ловкостьюон всего добивается. Умей он еще и писать, знай грамматику, избавься он от нелепого голландского акцента — о, тогда бы! Твой друг Леггет будет его поддерживать, верно? — Полковник в общих чертах разгадал наш замысел. Надеюсь, лишь в общих.
— Как вам сказать? Он считает позицию мистера Ван Бюрена в вопросе о рабстве слабой.
— В день выборов Мэтти будет безупречен и в этом вопросе. — Бэрр положил ноги на каминную решетку. — Мэтти бесстыдно мне льстит. Просит у меня юридических советов. Представь!
Вот и все, что я выведал о разговоре в гостинице «Сити». Надо, наверное, присочинить что-то зловещее? Должен сказать, мне не очень-то нравится этот жанр— политический памфлет. Ну да ладно, зато я разбогател и Элен Джуэт будет жить в доме за Вашингтонским рынком.
Вчера вечером она дала согласие. «Пусть хоть ненадолго. Но мадам Таунсенд лучше не посвящать. Я ей сказала, что жду ребенка и оставлю его тетке, которая хочет ребенка — вот странная тетка! — а мадам Таунсенд вроде поверила, говорит, возьмет меня обратно, когда я „поправлюсь“ — именно так она сказала».
Через шесть месяцев после нашего вступления в должность Джефферсон объединился с семьей Клинтонов, дабы удалить меня с политической арены не только страны, но — что еще хуже — штата Нью-Йорк.
Молодой Де Уитт Клинтон оказался страшным противником. Умный, злющий, пьяница, он
Клинтон на самом деле был в ужасе от племянника, и не зря. В течение нескольких месяцев племянник полностью завладел штатом, устранив всех до единого федералистов с официальных постов. Он организовал шесть тысяч назначений, включая собственное, в сенат Соединенных Штатов. Я не припомню более ловкой победы, чем захват Нью-Йорка Де Уиттом Клинтоном. Вряд ли ему бы такое удалось, если бы меня не убрали с дороги с помощью вице-президентства. Но дело не в этом. В тридцать четыре года Де Уитт Клинтон стал полновластным хозяином республиканской партии в штате Нью-Йорк.
Не могу сказать, что вспоминаю тот период с особым удовольствием. Я сидел в долгах. Безуспешно пытался продать Ричмонд-хилл. Теодосия скучала где-то на краю света, в Южной Каролине. Вашингтон был унылой деревней посреди пустыни, и, как ни старались Мэдисоны создать салон, скованность царила в нашей по прихоти Джефферсона наспех сооруженной столице.
Однажды, в один из мартовских дней 1802 года, я зашел в книжную лавку Джона Марша на «М»-стрит и вдруг услышал знакомый голос. Просили какую-то книгу. Я обернулся и увидел, как Гамильтон перелистывает стопку английских газет и, без сомнения, с одного взгляда запоминает целые страницы.
Я подошел, он поднял глаза, вздрогнул. Низко поклонился.
— Сам вице-президент во плоти!
— Боюсь, ее даже чересчур много…
— Ну, а его — мало? — Как всегда, он не лез за словом в карман. Он тоже стал более грузным, чем в былые годы. Все мы потучнели. Помню, в те времена в Вашингтоне мы только и делали, что ели да пили.
Гамильтон приехал в город по судебным делам.
— Иначе зачем бы? Счастливец, вы уже вне этого!
— Знай я, в какой бедности окажусь, я предпочел бы прежниезанятия.
Мистер Марш принес Гамильтону нужный роман. Главнокомандующий американской армией завернул книгу в экземпляр «Антиякобинского обозрения», надеясь, что я не заметил названия.
— Ну как, вы довольны?
Гамильтон был сама любезность, и, хотя мы с ним однолетки, я поймал себя на том, что отвечаю ему как старший, желающий расположить к себе собеседника: я изображал Ахилла рядом с жизнерадостным Патроклом.
— Более или менее. Я строг со своей паствой. Запретил есть пирожные в зале заседаний сената. У нас и так крысы и мыши бегают на каждом заседании. Следующий запрет наложу на яблоки.