Вид на битву с высоты
Шрифт:
Чтобы не тратить времени даром, я решил заняться Коршуном.
Раненный и измученный, он еще более стал походить на хищную птицу, лицо потемнело, осунулось – нос, чуть загнутый вниз, смотрелся клювом.
Я вынул из шкафа шляпу и подложил под голову Коршуна. Больше ничего, заменяющего подушку, в комнате не оказалось.
Коршун был обнажен по пояс, вместо бинтов врачи использовали не очень чистые тряпки, но и в этом я вряд ли мог бы помочь своему командиру роты. Чище тряпок у меня не было.
Тут Коршуну стало больно, он открыл глаза, узнал меня.
– Меня Гришка сюда приволок? – тихо спросил он.
– Я не знаю. Это разведчик. Граф Шейн.
– Гришка, – сказал Коршун. – Я его откуда-то знаю. Давно. Но все время ускользает. Откуда у меня с памятью неразбериха? Две памяти, две жизни. Тебе скучно?
– Мне не скучно. А почему Гришка?
– Когда-то и где-то он был Гришкой. Ты не понимаешь?
– Кажется, понимаю.
– Жалко, что меня не убили. Ты видел, что ублюдки с Надин сделали?
– А ты уверен, что так и было?
– А ты не уверен? – Его взгляд стал осмысленным и острым.
– Я здесь ни в чем не уверен.
– А почему? – Постепенно дар речи возвращался к нему.
– Кто и зачем пришел в госпиталь с видеокамерой? Разве не странно, что ублюдки ни разу не обернулись и не заметили, что их снимают?
Коршун думал. Но так ничего и не сказал.
Я подошел к двери, чуть-чуть приоткрыл ее и выглянул в коридор.
Там было пусто.
– Пить хочется, – сказал Коршун. – Жутко как хочется. Я славно этому гаду врезал?
– Славно, – согласился я. – А разве по правилам можно выходить на бой, если твоего рыцаря уже убили?
– А почему нельзя?
– Потому что их рыцарь уже устал.
– Кто об этом думает! – сказал Коршун. – Можешь воды принести?
– Шейн просил тебя стеречь.
– Ничего со мной не случится. А если придут, то мне что с тобой, что без тебя. А Шейн меня не заложит. Я его палочка-выручалочка.
Я поверил Коршуну. Шейн волок раненого, рискуя жизнью, потому что ему это было выгодно.
– Хорошо, – согласился я. – Пойду посмотрю, где можно достать воды.
Я вышел в коридор. Коршун был прав: стоять возле него – лишь усугублять опасность для раненого. Случайно заглянувший в комнату человек и не увидит его.
Я шел спокойно и деловито – полагая, что шапочки служителя и уверенности в себе достаточно для того, чтобы стать незаметным.
Я не знал, где здесь берут воду. Может, найти туалет?
Я дошел до центральной лестницы. Очень широкой, со стесанными бетонными ступенями.
И хоть коридор был пуст, пустота была иной, чем полчаса назад.
В ней царило внутреннее оживление. Невидимые, но странным
А может, это было время проснувшихся теней?
Но вот и реальные голоса. Негромкие, уверенные в себе.
Я остановился там, где коридор пересекал центральную лестницу – еще один пролет вверх, и она выводила на площадку перед балконом.
По лестнице снизу медленно поднималась группа людей, одетых разнообразно, но с одинаковым презрением к здравому смыслу.
Сначала ты видел просто людей. Просто одетых людей. Потом ты понимал, что одежду они добыли в костюмерной провинциального театра, где остро не хватало нужных вещей.
Впереди выступал мужчина средних лет, со строгой осанкой, облаченный в длинный сенаторский плащ с пурпурной каймой и черный цилиндр не первой свежести. На голых худых ногах, по щиколотку скрытых под плащом, были сандалии, но не римские, а те, что носили дачники лет пятьдесят назад – такие я видел в каком-то старом фильме.
Когда же этот человек приблизился и, медленно, как гриф, поворачивая маленькую лысую головку, окинул взором окрестности, я понял, что он очень стар. Он лишь притворяется мужчиной средних лет. Когда-то он потерял свой возраст, остался в прошлых годах.
На полшага сзади шагали три других сенатора – я условно называл их сенаторами, хотя одеты они были в той же костюмерной сумасшедшего театра. Один из них раздобыл придворный камергерский камзол, наверное, из «Анны Карениной», и шотландскую юбку-килт, а двое других были в вечерних фраках и кальсонах, далеко не новых, поношенных и даже ветхих.
За ними следовало несколько служителей, в таких же, как у меня, каскетках, с кинжалами у пояса, вид у них был воинственный, но лишь на расстоянии – они тоже на поверку оказались ряжеными.
Вся эта процессия подымалась к балкону.
На опустевшей лестнице показался Одноглазый Джо, которого я видел в последний раз в вагоне-холодильнике, где он, вернее всего, играл роль того быка, которого запускают на бойню впереди стада. Он идет, оборачивается и говорит другим баранам и быкам:
«Видите, я здесь – и жив, и ничего плохого не случится».
Сенаторы подошли к главному входу на балкон. Служители распахнули перед ними двери. Сенаторы шли медленно, идти им было нелегко, а лифт, видно, не работал. Они не были старыми, по крайней мере не все были старыми. Но казались изношенными и древними. Они даже не разговаривали между собой, словно все давным-давно уже было переговорено.
Одноглазый Джо не стремился их догонять. Он остановился посреди лестницы на площадке, откуда расходились коридоры. Закурил.
Где же добыть воды?