Вид на счастье
Шрифт:
А вот Витёк… Витёк, сука, взялся закладывать за воротник по самой днищенской причине — потому что не было больше сил! И так-то жизнь говно, а тут еще и Лерка с ее хахалем, дай ему бог сексуального здоровья!
— Ты меня никогда не любил! — трагическим голосом упрекнула она, закрыв за своим ебарем дверь.
— А ты меня? — ответил вопросом на вопрос Витёк и пошел на кухню.
После рейса, который он, словно что-то почуяв, проделал в сжатые сроки, практически нигде не задерживаясь, остро хотелось спать и жрать, но было ясно, что тут, в этой квартире, разом переставшей быть домом, рядом с этой женщиной, оказавшейся совсем, окончательно и бесповоротно чужой, Витёк ничего такого —
— А за что тебя любить-то? — надрывалась Лерка. — За что?! Когда ты последний раз ко мне хоть какой-то интерес проявлял?! А?! Если у тебя член не стоит, то я еще молодая здоровая баба и хоронить себя…
— Не ори, ребенка разбудишь!
Лерка действительно заткнулась, села по другую сторону кухонного стола, помолчала и заговорила уже совсем другим тоном:
— Он у бабушки. Не совсем же я… шалава, чтобы при Марке другого мужика… И… И прости, что так вышло.
— Может, и к лучшему…
— Может, и так…
Пустота… Тишина… И только мертвые… Блин!
— Вите надо выйти, — с кривой усмешкой сообщил теперь уже бывшей жене Витёк и свалил.
Городская ночь была слишком светлой, чтобы видеть всю красоту звездного неба, которое всегда манило Витька, околдовывало, будто бы даже гипнотизировало. Он и свою работу, помимо романтики дальней дороги, в конце концов полюбил именно из-за того, что, ночуя на трассе — где-нибудь у заправки или мотельчика для дальнобоев, но главное, в глуши, — мог ночью выйти из своей фуры, с которой сроднился, будто улитка со своим домиком, задрать башку к небу и смотреть, смотреть, смотреть…
Все-таки странная штука жизнь. Или это сами люди делают ее странной? Вот, к примеру, Витёк. Он мог бы жить спокойно и даже счастливо, если бы в силу каких-то обстоятельств с самого начала не стал казаться даже самым близким людям не таким. Тем, про кого постоянно думали или говорили: не оправдал, не дотянул, не выдался.
«Мальчики не должны плакать», но маленький Витёк был натурой чувствительной — ревел от обиды, плакал из-за прочитанной книжки, пускал слезу над брошенным щенком. И в итоге отец его за это истово презирал и вытравливал из сына это «девчачье» всеми силами — ремнем и секцией бокса. И Витёк ведь рвался, изо всех сил рвался доказать, что он правильный, лучший! И даже чего-то добился — тренер хвалил его за быстроту реакции и филигранную точность ударов, которые подняли его на уровень кандидата в мастера спорта. Вот только удары эти все равно были по мнению отца «мушиными». Да и как могло быть иначе, если Витёк, добравшись в росте до отметки «метр с кепкой», так на ней и застрял? Неполные метр семьдесят ростом и шестьдесят с малым килограммов живого веса. Разве это по-мужски?
Так что юношеские успехи в боксе ничего и никому доказать не смогли, и тогда повзрослевший Витёк выбрал самую что ни на есть мужскую профессию — отцовскую. Отучился на шофера, сел за руль фуры, стал уходить в рейсы. И все равно каждый раз почему-то получалось так, что «не дотягивал, не соответствовал, не оправдывал».
— Вот смотри Толик какой умничка! Уже женился, того гляди детками обзаведется! А ты? — говорила мать.
Вместо «Толик» периодически подставлялись другие имена и обозначались другие «достижения», но это было вторичным. Главное заключалось в другом: «умничкой» каждый раз оказывался не Витёк. Впрочем, в чем-то мать была права — с противоположным полом у него вечно как-то не ладилось. И даже не потому, что Витёк был коротышкой. Дело было в другом. Парни вокруг влюблялись, буквально летали на крыльях своих чувств, иногда, конечно, после падали на землю,
Грело, что и Марк пока один и каких-то ярких чувств ни к кому не проявляет. И какой же был удар, когда и он вдруг привел в компанию свою Польку и сразу рубанул: люблю, женюсь… Как же Витёк в тот вечер нажрался! До зеленых соплей и «Вите надо выйти…»
Наколку эту себе на руке он сделал тоже по пьяни. Потом вынашивал планы свести, но в итоге оставил. Потому что, ну… соответствовала. И потому, что «Вите нада выти» было первым, что маленький Витёк сказал в своей жизни. Мать тогда офигела, не поняла, даже испугалась из-за этого старорежимно-мрачного «выти», но потом выяснилось, что сына просто укачало в автобусе. Итогом непонимания стало облеванное платье и недовольство отца, который в произошедшем опять увидел какие-то сыновьи «недоработки»: у всех — как у людей, первые слова «папа» или «мама», а этот…
И только дед, который тогда еще был жив, смеялся и рассказывал всем желающим и нежелающим анекдот про немого, который впервые заговорил в двадцать лет, сказав: «Овсянка пригорела!», а раньше молчал, потому что «все нормально было». Отец и мать обижались, а дед предлагал им смотреть на жизнь проще: комплимент же, раз ребенку и говорить ничего не приходится, близкие все нужное и важное и так про него понимают. «И, кстати, чего вы так нервничаете? За это вам не заплатят!» Дед был вообще чудесным стариканом. Жаль, Витёк его мало застал.
Но в итоге — то ли из-за деда, то ли как-то само собой — это самое «Вите надо выйти» стало чем-то вроде девиза. Зачастую откровенно дурацкого, но действенного способа идти по жизни: когда что-то получалось не так, мешало, пугало, было неудобным, Витёк просто уходил. Не сражался «за свое», не пытался переубедить — лишь поворачивался спиной и двигался дальше. Благо дорога всегда лежала перед ним, маня лентой асфальта, согревая и бодря мощным двиглом грузовика под задницей. Вот только теперь вдруг стало совершенно ясно, что ехать-то по ней Витьку некуда. Нет цели! И нет места… Да что там — места! Главное, что нет человека, к которому хотелось бы вернуться. Да, был сын. Но он еще такой малыш-несмышленыш, что, наверно, даже и не заметит отсутствие отца, который из-за постоянных рейсов и так-то бывал дома весьма эпизодически… Эх…
— А белый лебедь на прудууууу, — провыл Толик и упал бы, если бы самый трезвый из всех друзей-приятелей — Марк — не ухватил его за шкварник в последний момент.
— Так! Этого пакуем в такси и отправляем к Милке. Надо ей позвонить, чтобы принимала «груз», — составил план Серый. — Я его провожу, а потом и сам до дома, до семьи. Витёк, ты с нами? А ты, Марк, как?
— Неа, я сам, — отказался Витёк, а Марк и вовсе лишь отрицательно качнул головой, глядя с легкой улыбкой в свой телефон.
— Ну, как хотите!
Такси обнаружилось в два счета. Время было самое то, чтобы начать развозить «тяжелых» клиентов питейных заведений по домам, так что таксисты кружили вокруг голодными грифами-трупоедами. Серый загрузил в салон все еще горлопанившего намертво приставшую «лебединую песню» Толика и отбыл. Марк, пробурчав что-то смутное про то, что желает еще прогуляться и голову проветрить, побрел в противоположную сторону, а Витёк… Витёк охлопал себя по карманам, понял, что, похоже, спьяну во всей этой кутерьме профукал все, что только мог, включая телефон, кошелек с деньгами и карточкой и, что самое поганое, с правами, задрал голову к черному небу и завыл. Воистину: Вите надо выти… Или сойти. Да, блин! Остановите, суки, Землю, я сойду!