Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
– Я прямо обалдел! – услышал я из-за двери голос моего дяди Эрика. Он разговаривал со своим другом Борей, а я был в коридоре. Я только что попил чай в кухне и возвращался в комнату.
На самом деле моего дядю звали Валерий, но дома его звали Эрик.
Ему было двадцать пять, а мне – лет десять. Ну или одиннадцать.
– Она же татарка! – ответил Боря.
– Ну и что? – спросил Эрик.
– Все татарки делают это! – сказал Боря и засмеялся. – А ты что не знал?
Я вошел в комнату и громко спросил:
– А что делают татарки?
– Беляши, –
– А что это такое?
– Это такие татарские пирожки с мясом, – сказал он. – Татарское национальное блюдо. Все татарские девушки, когда к ним приходят гости, жарят беляши. Ммм! Вкусно! – он даже облизнулся. – Понял?
– Понял, – сказал я и посмотрел на Эрика. Он отвернулся к окну, закрыл руками лицо, и у него слегка тряслись плечи. – Эрик, ты что? – спросил я.
– Ничего, ничего, – сказал Боря. – Он просто поссорился с девушкой. Из-за беляшей. Она нажарила, а он не оценил, понимаешь. И она обиделась. А он теперь вот переживает. Пойди принеси ему водички.
Я снова пошел на кухню. Принес Эрику воды и совсем забыл про эту историю.
Но через несколько дней совершенно случайно раскрыл «Книгу о вкусной и здоровой пище», она лежала у нас на кухне, и я любил ее листать, читать про всякие интересные блюда. В этот раз я наткнулся на еду разных народов и тут же вспомнил про беляши. И у меня в голове сам собой сочинился стих – не стих, считалка – не считалка, в общем – вроде загадки сразу с отгадкой.
Я побежал к папе с мамой, они как раз сидели в комнате – папа что-то писал, а мама в уголке сидела в кресле и читала журнал.
– Вот слушайте! – сказал я. – Стих-загадка с отгадкой!
Все татарки делают это! Что? Беляши!Все грузинки делают это! Что? Хачапури!Все венгерки делают это! Что? Гуляш!Все украинки делают это! Что? Галушки!Все узбечки делают это! Что? Плов!Здорово, правда? Да, кстати, а что делают все русские? И все еврейки?
– Щи, – сказала мама. – И фаршированную рыбу.
Она внимательно посмотрела на папу, который вдруг надел очки – он вообще редко их надевал – и низко-низко согнулся над страницей, как будто там что-то было написано очень мелким почерком.
– Да, да, именно, – сказал папа, закашлявшись. – Стих неплохой. Но у тебя как-то пока слабовато с рифмой. Хотя можно зарифмовать «галушки» и «ватрушки».
– А кто делает ватрушки? – спросил я.
– Если ватрушки венгерские, то, разумеется, венгерки, – сказал папа. – Но тогда пропадает гуляш. Нельзя ведь про венгерок два раза. Это будет нечестно. С другой стороны, «гуляш» хорошо рифмуется с «лаваш».
– А что такое лаваш? – спросил я.
– Армянский хлеб, – сказал папа. – Тонкий, как бумага. Вот такие большие листы, как платки из хлеба, тонкие и пористые. Его руками рвут на полоски, заворачивают в него брынзу и едят! И запивают свежим вином.
– Чаем! – сказала мама.
– Да, да, да! – сказал папа. – Конечно, чаем! Или армянской минеральной водой «Джермук». Не пробовал?
– Нет, – сказал я.
– Так что возьми на кухне пустые бутылки и пойди купи пяток бутылок «Джермука». В магазине «Армения», знаешь? Напротив «Елисеевского».
– Знаю, –
– А если повезет, возьми там же лаваш. И брынзы полкило. Алёна, дай ему денег и сумку, – сказал он маме.
Мою маму звали Алла, но папа называл ее Алёна.
О мемуарах
Прочел книгу воспоминаний одного не очень известного, но «вхожего в круги» деятеля.
Я просто изумился, с какой откровенностью он пишет обо всех перипетиях своей работы карьеры. О научно-производственных и административно-партийных интригах, о смертельных подковерных боях, доносах и жалобах, разгромах и ликвидациях и т. д. и т. п. Столь же открыто пишет о своих собственных слабостях и неудачах, провалах и проколах. А как подробно и увлекательно он описывает быт того времени, с сороковых по восьмидесятые!
– Поразительно искренняя книга! – сказал я своему приятелю.
– Ага, конечно, – усмехнулся он. – Я его прекрасно помню. Был нашим соседом по даче. Мы дружили семьями, и не только летом. Вечерами играли в преферанс. Хотя мой отец работал совсем в другой отрасли, они обсуждали все назначения и снятия, важные госзадания и все такое. Однажды папа заступился за него перед Кириленко! Ты помнишь, что такой был Кириленко?
– Помню, – сказал я. – Член Политбюро.
– Член Политбюро, секретарь ЦК по промышленности! – сказал мой приятель. – Папа поехал к Кириленко, заступился за него, и его оставили на прежнем месте. Начальником «Спецстроя-8», ты знаешь, что такое «Спецстрой-8»? Вот то-то же! Хотя уже он явно не тянул… Но это еще не всё! Его новая жена положила глаз на моего брата, у них разница была всего лет пять, она была постарше, естественно. Кажется, ей всё удалось… А братец мой потом завел роман с его дочкой от первого брака. Она жила с ними, и на даче тоже. Боже, какие скандалы там были, я помню его басовитый ор и бабий визг! Стекла тряслись. Но субботними вечерами они всей семьей чинно приходили к нам в гости. Веранда. Стол под абажуром. Чай с вареньем. И ножка, сняв туфельку, шалит под столом, я маленький был, лет двенадцати, вместе с взрослыми не сидел, собирал железную дорогу на полу, и мне снизу всё видно было… И вот так лет десять, пока мой брат от этой жизни не эмигрировал на фиг.
– И что? – я даже растерялся.
– А то, что в этих мемуарах мой папа упоминается один раз, как сосед. Только как сосед! Понимаешь ли, дерево упало на провода, замыкание, мог случиться пожар, но добрый сосед вызвал электриков. И он его гнусно назвал «сослуживцем одного родственника». Ни слова благодарности, хотя папа ездил к Кириленко и фактически его спас. Его бы с позором выперли на пенсию! Не говоря уже о многолетней дружбе домами. Ах, как искренне!
Понятно.
Значит, и в своих рассказах о работе и карьере, о встречах с разными замечательными людьми он тоже подвирает?
Хотя вот он пишет о своем несчастном первом браке, о ранней смерти жены, о том, что виноват перед ней, не заботился о ее здоровье, всё работа и только работа, и проморгал ее болезнь, которую, если бы вовремя спохватиться, можно было бы вылечить. И это еще не всё. О своих изменах тоже пишет, кается: жена в больнице, а он в ресторане с девушкой, а дочь-второклассница дома одна. И всё вроде бы очень искренне и открыто, сердце вроде бы нараспашку…
И вот это проклятое «вроде бы».