Видит Бог

Хеллер Джозеф

— Дай, Авигея, мне бессмертье поцелуем, — попрошу, бывало, я.

— Останься со мной, доколе день дышит прохладою, и убегают тени, — отзывалась она.

Она боялась темноты. Но голос ее всегда оставался мягок, качество, в женщине редкостное.

— Я пожелал тебя в самый первый день, — множество раз бахвалился я в успокоительных беседах, которые мы с нею вели. — В ту минуту, как ты поклонилась и подняла на меня глаза и я разглядел лицо твое. Ты всегда так прекрасна.

— И я пожелала тебя, — каждый раз, не колеблясь, признавалась она.

— Я думаю, тебе можно сказать. Я заметил

тогда, как ты, не отрывая глаз, любуешься браслетом на руке моей.

— Надо же было на что-то смотреть. Все время глядеть тебе прямо в глаза я не могла.

— Мне так не хотелось тебя отпускать.

— И мне уходить не хотелось.

— Но я не хотел принуждать тебя остаться.

— Нет, так поступать тебе не следовало.

— Это не в моих правилах.

— И все же мне хотелось тогда узнать, таковы ли помыслы твои.

— Когда умер Навал, я, едва прослышав об этом, решил сделать тебе предложение. Не скажу, чтобы смерть его меня обрадовала, но и горя особого я не испытал.

— Я так жаждала получить от тебя весточку. Едва он заболел, едва конец его приблизился, я только о ней и думала. Если бы ты не послал за мной, я нашла бы повод вернуться и снова увидеть тебя.

— Я люблю тебя, Авигея. Я полюбил тебя с самой первой минуты. Такого я ни одной из моих жен не говорил.

— Даже Вирсавии?

— Ну, не считая Вирсавии. Вирсавии я тоже так говорю, но с ней эти слова значат что-то совсем другое.

— И я люблю тебя. Но только знаешь, Давид. Ты все еще страдаешь, сильно страдаешь, ведь правда? Мне кажется, что тебе никак не удается по-настоящему развеселиться.

— Я тоскую по моему ребенку.

— Я тоже.

— Как жаль, что у нас не было других. Я тоскую по всем моим мертвым детям. Особенно по младенцам.

— Хочешь немного ячменного хлеба, милый, с чечевичной похлебкой, фигами, оливами и пореем?

— Нет, Авигея, спасибо. Я недавно поел.

Кто нашел добрую жену, тот нашел благо. А мне так повезло с Авигеей, что я нашел себе еще пятнадцать — семерых до того, как одолел Авенира с его марионеткой Иевосфеем, а остальных в Иерусалиме, когда отбил город у иевусеев и учредил в нем дом свой и политическую штаб-квартиру. Я также перенес сюда ковчег завета, обратив это деяние в празднество, подобного коему никто не видывал прежде, после чего город мой стал также и великим религиозным центром. Между прочим, этот сквалыга Соломон на полном серьезе уведомил меня, что ему, пожалуй, потребуется тысяча жен.

— Это куда ж тебе столько? — напустив на себя не меньшую серьезность, поинтересовался я.

Некоторые из них только для представительства и нужны. Ни одна из других моих жен и близко не подошла к Авигее по части изящества, вкуса и ума, хотя Вирсавию я любил со страстью гораздо большей. Сравню ли с летним днем ее черты? Отчего же не сравнить? Авигея была очень красива и куда более спокойна. За ней в брачной последовательности шла Ахиноама Изреелитянка, она тоже была со мною, когда я, устав бегать от Саула, перешел со всеми моими людьми и со всем нашим скарбом границу, чтобы служить филистимлянам. Первую мою жену, Мелхолу, Саул уже отдал тогда Фалтию, сыну Лаиша.

Маниакальное стремление Саула загнать меня,

как зверя, никогда особенно не ослабевало, и это несмотря на его громкие и слезливые заверения в раскаянии и прощении, с которыми он обратился ко мне — при свидетелях, кстати, — после того, как я застал его беззащитным в пещере Ен-Гадди и позволил ему уйти, не причинив вреда. Я мог бы убить его тогда. И не убил. Я лишь отрезал край от верхней одежды его, да и то чувствовал себя при этом так ужасно, будто вырезал кусок плоти из живого человека. «Господин мой, царь! — закричал я ему вслед, когда расстояние между нами стало достаточно большим. — Зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят, будто я умышляю зло на тебя?»

— Твой ли это голос, сын мой Давид? — закричал в ответ Саул, и возвысил голос свой, и заплакал.

— Вот, отец мой, сегодня видят глаза твои, что Господь предавал тебя ныне в руки мои в пещере. Я отрезал край одежды твоей, а тебя не убил. И я не согрешил против тебя; а ты ищешь души моей, чтоб отнять ее.

И сказал мне Саул:

— Ты правее меня, ибо ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом.

Тут он еще поплакал. Душа моя согрелась, когда я увидел его полным раскаяния. Ведь каялся-то он из-за меня. И в самое подходящее время.

— Когда Господь предавал меня в руки твои, ты не убил меня. И теперь я знаю, что ты непременно будешь царствовать, и царство Израилево будет твердо в руке твоей.

Если я услышу об этом еще раз, подумалось мне, то, глядишь, и сам в это поверю.

— Итак поклянись мне, что ты не искоренишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего в доме отца моего.

Я дал Саулу клятву, о которой он просил. И что проку? Времени прошло всего ничего, а он уже снова полез на меня, ибо когда мы встали станом в пустыне Зиф, зифеи пошли к Саулу в Гиву сказать ему, где я прячусь, и предложить помощь в том, чтобы предать меня в руки его. Услышав, что Саул вновь выступил против меня, я испытал крушение иллюзий. Мои соглядатаи подтвердили — Саул возвращается в Иудею, и с ним три тысячи отборных мужей израильских. Я перебрался повыше в горы и видел, как он заявился в то место, где я прежде стоял. Там они и остановились на ночь.

— Кто пойдет со мною к Саулу в стан, посмотреть, что там к чему? — спросил я у нескольких ближних своих.

Я взял с собой одного лишь Авессу. Часовых они не выставили. Дрыхли все до единого. Мы передвигались бесшумно. Стояла неестественная тишина, такая, словно сон от Господа напал на них. Саул спал в шатре, и копье его воткнуто было в землю у изголовья его. Авенир же и народ лежали вокруг него. Лицо Саула казалось измученным, болезненным, вид он имел изможденный и обмякший. Под нижней челюстью свисали вдоль шеи, до самых ключиц, складочки дряблой, желтоватой кожи. Всего за месяц он постарел на десять лет. Он негромко похрапывал, дышал неровно. Постанывал во сне. Один раз кашлянул. Я присел рядом на корточки, чтобы вглядеться в лицо Саула. Как я мог согласиться, когда Авесса попросил разрешения убить его? Нет уж, пусть его отойдет, когда отойдет, решил я, пусть поразит его Господь, или пусть придет день его, или он пойдет на войну и погибнет. Я в этом участвовать не желаю.