Вифлеемская звезда

Бэлоу Мэри

– Что за чепуху вы говорите! – возмутилась она. – Я беседую с вами весь вечер. Я говорила с вами о концерте, а вы заметили, что я слишком много болтала. Я рассказала вам о подарках на Рождество, а вы намекнули мне, что я слишком много потратила на Ники. Вам кажется, что такое общение доставляет мне удовольствие? Или вам кажется, что мне доставляет удовольствие чувствовать, что я всегда не права? Не думаю, что когда-нибудь удостоюсь хотя бы толики великодушия с вашей стороны.

– Не надо так кричать, – попросил он. – Мы находимся в закрытом пространстве,

и я не глухой.

– Я не кричу! – ответила она. – О, да, так и есть, я кричу, потому что у меня нет другого выбора. И если бы вы не были настолько бесчувственным и решительно настроенным обвинить меня во всех грехах, то вы тоже бы кричали. Я знаю, вы бы не смогли сдержать себя в руках. Вы говорите так спокойно только лишь потому, чтобы я вышла из себя раньше.

– Вы сущий ребенок! – холодно отметил он. – Вы никогда не вырастите, Эстель. В этом ваша беда.

– Вот как! – воскликнула она. И громко втянув в себя воздух, продолжила, – уж лучше быть ребенком, чем мраморной статуей. По крайней мере, ребенок имеет чувства. У вас же их нет! Кроме фанатичной привязанности к нормам морали и поведения. Вам бы хотелось иметь жену – этакую маленькую мышку, семенящую за вами вслед, тихую и послушную, придающую еще большую напыщенность вашему положению. У вас нет никаких человеческих чувств вообще. Вы неспособны их испытывать.

– Нам обоим было бы лучше успокоиться, – прокомментировал он. – Ни один из нас почему-то не может сдержаться, чтобы не ранить другого. Угомонитесь, Эстель.

– О, конечно, господин и повелитель, – подчинилась она. Интонация ее голоса неожиданно повторила его громкий и раздраженный тон. – Конечно, сэр. Прошу прощения, что осмелилась потревожить вас, милорд. Утешьтесь, что вам осталось всего несколько недель терпеть мое присутствие. А потом я уеду с мама и папа.

– Кое-кто выглядит так, будто ждет этого с нетерпеньем, – съязвил он.

– Да, – подтвердила она.

Они просидели в тишине до самого дома.

Эстель сглотнула подступивший к горлу комок. Это был такой чудесный день, хотя она и не видела мужа до самого вечера, пока они вместе не встретились в компании друзей. Она так надеялась, что им удастся прожить его без ссор. Она так надеялась, что он придет к ней этой ночью, чтобы предаться нежности, что царила между ними прошлой ночью. Они были так к этому близки.

Эстель оперлась на его руку, когда он помог ей выйти из экипажа, и вскинула голову так, чтобы он не узнал, как она расстроена. Его подбородок затвердел, а глаза были холодны, – чтобы заметить это, ей было достаточно бросить на него один презрительный взгляд.

Он открыл дверь и отошел в сторону, чтобы дать ей возможность первой пройти в холл. Хоть кучер и был хорошо вышколен, тем не менее, было уже поздно, и все другие слуги давно спали. Граф Лайл отказывался от их услуг после полуночи, – он и сам в состоянии повернуть ключ в замочной скважине. Граф объяснил свои необычные взгляды дворецкому еще три года тому назад, когда вступил в права наследования титула и городского дома.

Эстель

ждала в холодной тишине, пока он снял с нее плащ и не повесил его на стойку, поднимая подсвечник с зажженными свечами. Но прежде, чем она протянула руку, чтобы опереться на его локоть, он остановил ее предупреждающим жестом, и стоял не шелохнувшись, прислушиваясь.

Эстель вопросительно посмотрела на него. Он медленно, ничего не говоря, вручи ей подсвечник, поглощенный рассматриванием мраморной статуи, которая стояла с одной стороны лестницы, между библиотекой и его кабинетом. Его жест сказал ей, чтобы она оставалась на месте. Он тихо направился к статуе.

Надрывные, громкие рыдания ребенка нарушили тишину еще до того, как граф успел приблизиться к источнику шума. Плач ребенка просто разрывал сердце.

– Что ты здесь делаешь? – спросил граф спокойным тоном, останавливаясь около статуи и посмотрев вниз.

Эстель, пересекая холл, поспешила к нему. Ники стоял между статуей и стеной, с прижатыми к глазам кулачками, одной босой ногой чесал другую через ткань бриджей.

– Я захотел пить, – сказал он, всхлипывая. – Я заблудился.

Граф присел на корточки.

– Ты хотел попить воды? – Уточнил он. – Разве ты спускался в кухню не по лестнице для слуг? Как ты очутился здесь?

Казалось, что рыдания разрывают грудь ребенка.

– Я потерялся, – в конце концов, выдавил он из себя.

– Ники. – Граф протянул руку и откинул со лба мальчика волосы. – Почему ты прятался?

– Я испугался, – ответил мальчик. – Вы поколотите меня? – Его кулачки все еще прижимались к глазам.

– Я же сказал вчера, что тебя не будут здесь бить, ведь так? – спросил граф.

Эстель опустилась на колени и поставила подсвечник на пол.

– Ты находишься в незнакомом доме, и ты напуган, – успокоила она мальчика. – Бедный маленький Ники! Но ты в безопасности, и ты это прекрасно знаешь. Мы не сердимся на тебя.

Она обняла тонкие, сгорбленные плечики и привлекла ребенка к себе. Она успокаивающе гладила его по спине, и рыдания постепенно утихли. Женщина посмотрела на мужа. Он все еще стоял рядом с ней. Перестав всхлипывать, ребенок шумно зевнул. Граф и графиня поняли, что улыбаются, прочитав искорки веселья в глазах друг друга.

– Пошли, – сказала Эстель, – мы уложим тебя в постель, и конечно напоим.

– Я отведу его, Эстель, – сказал граф.

Он выпрямился, беря маленького ребенка на руки. Ники снова зевнул.

Она подняла подсвечник и пошла впереди, спустившись по каменной лестнице, ведущей в кухню, чтобы взять кружку воды, а потом поднялась обратно по ступенькам, ведущим в другое крыло дома, в комнаты для слуг, а точнее, в одну маленькую комнатушку, которая всего лишь день назад еще стояла пустой.

Эстель помогла зевающему Ники избавится от рубашки и надеть ночную сорочку, в то время как ее муж снял с ребенка бриджи.

Она погладила его по голове, откидывая назад волосы, когда он лежал в кроватке, глядя на нее сонным взглядом.