Вихри Мраморной арки
Шрифт:
— Они всегда гоняют, чтобы камеры не засекли. Водитель, наверное, даже не заметил, что кого-то сбил.
— Что? — не понял Хантер.
— Я говорю, это наверняка цистерна. Больше по Ван Бюрену в час пик ездить некому.
Я думал, он ответит: «Кроме вас», но он не ответил. Он меня даже не слушал.
— Это ваша собака?
Его взгляд был направлен на фотографию Пердиты.
— Нет, — ответил я. — Бабушкина.
— А что за собака была?
Мелкая мерзавка. А когда она умерла от ньюпарво, бабушка плакала, как маленькая.
— Чихуахуа.
Хантер
— Это всё вы снимали? — заметно потеплевшим голосом спросил он, и я только сейчас осознал, насколько хамской
была его прежняя манера. Шакал, попавшийся мне на шоссе, оказался не единственным за сегодня.
— Не все, некоторые… Эту вот не я делал.
— Боксер, да?
— Английский бульдог.
— Точно. Это их запретили? За агрессивность? — Нет.
Он, словно турист в музее, перешел к следующей, над проявителем.
— Вот эту точно не вы снимали, могу поспорить. — Он показал на пожилую тучную женщину в высоких ботинках и старомодной шляпе. На руках она держала двух собак.
— Это портрет Беатрикс Поттер, английской детской писательницы, — объяснил я. — Она написала «Кролика Питера».
Он не отреагировал.
— А у нее какой породы собаки?
— Пекинесы.
— Отлично получились.
На самом деле получились они отвратительно. Одна отвернулась от объектива, а вторая скуксилась на руках у хозяйки, ловя момент, чтобы тоже отвернуться. Сниматься им явно не нравилось, хотя по их виду не поймешь. Приплюснутые курносые мордахи и черные горошины глаз не выражали ничего.
Зато Беатрикс Поттер вышла как раз замечательно. Несмотря на неимоверные усилия, с которыми она пытается удержать в кадре улыбку и пекинесов — а может, именно поэтому. Вся она тут, в неуемной дурашливой любви к неуемным дурашливым собачкам. Наверное, несмотря на «Кролика Питера» и прилагающуюся к нему славу, она так и не научилась прятаться за съемочной маской. Все перед тобой как на ладони. Так же было у Кейти.
— Здесь и ваша собака есть? — спросил Хантер, стоя перед висящей над диваном фотографией Миши.
— Нет.
— Как же так? У вас нет фото вашей собаки? — Интересно, откуда ему известно, что у меня была собака, и что еще ему вообще известно?
— Он не любил фотографироваться. Сложив распечатку, Хантер сунул ее в карман и вновь повернулся к фотографии Пердиты.
— Похоже, ласковый был песик.
Форменный дожидался на крыльце — уже закончил химичить с машиной.
— Мы вас оповестим, если найдем виновника происшествия, — пообещал на прощание Хантер, и они ушли. По дороге форменный начал докладывать, что он обнаружил, но Хантер его оборвал, не дослушав. У подозреваемого полон дом собачьих фотографий, значит, он не мог сбить жалкое собачье подобие сегодняшним утром на Ван Бюрене. Дело закрыто. Я вернулся к проявителю, которому перед их приходом скормил картридж айзенштадта.
— Позитивы, в очередности «первый, второй, третий», интервал пять секунд, — скомандовал я, переводя взгляд на экран проявителя, где один за другим начали показываться снимки.
Дальше два замечательных фото моей руки — это когда я клал айзенштадт на кухонную столешницу в «виннебаго» — и композиционно безупречные снимки пластиковых чашек с ложками. Машины и люди. Дальше можно отправлять прямиком в утилизатор: моя спина, открытая дверь в ванную, спина Джейка, съемочное лицо миссис Эмблер.
А вот последний… На нём миссис Эмблер стояла перед айзенштадтом, глядя прямо в его объектив.
«Как подумаю, каково ей было совсем одной, бедняжке», — проговорила она, а ко мне повернулась, уже надев маску. Но перед этим, на секунду, обращаясь к безобидному, как она думала, чемоданчику и вспоминая прошлое, она открыла свое настоящее лицо, которое я ловил в объектив все утро. Я унес снимок в гостиную и сел его разглядывать.
— Значит, эта Кэтрин Пауэлл — твоя знакомая по Колорадо. — Рамирес снова вклинилась без предупреждения, а факс, дернувшись, начал распечатывать личную страницу. — Я всегда подозревала, что у тебя какие-то скелеты в шкафу. Ты из-за нее переехал в Финикс?
Я смотрел на выползающий из факса бумажный лист. Кэтрин Пауэлл, 4628 Датчмэн-Драйв, Апачи-Джанкшн. Сорок миль отсюда.
— Матерь божья, ты, оказывается, совратитель малолетних? Я посчитала, ей же лет семнадцать было, когда ты там жил!
Шестнадцать.
— Это ваша собака? — спросил тогда ветеринар, сочувственно покивав при виде девочки-подростка.
— Нет. Я была за рулем. Я его сбила.
— Боже. Сколько же вам лет?
— Шестнадцать. — По ее лицу можно было читать как по книге. — Я только что получила права.
— Ты что, мне так и не скажешь, какое отношение она имеет к «виннебаго»? — перебила мои мысли Рамирес.
— Я перебрался сюда, чтобы уехать подальше от снега, — ответил я и отключился, не прощаясь.
Страница медленно ползла из аппарата. Компьютерный эксперт в «Хьюлет-Паккард». Уволена в девяносто девятом, наверное, во времена объединения профсоюзов. Разведена. Двое детей. Переехала в Аризону на пять лет позже меня. Менеджер-программист в «Тошибе». Водительские права штата Аризона.
Я вернулся к проявителю и посмотрел на фотографию миссис Эмблер. Собаки никогда не выходят на фото, говорил я. Но я ошибся. На смазанных «полароидных» снимках, которые мне все утро совали, и в воспоминаниях, которыми меня все утро пичкали, Тако не было. Зато она была здесь, в этом горе, любви и печали, смешавшихся на лице миссис Эмблер.