Вихри перемен

Лапин Александр Алексеевич

Все близкие переглядываются друг с другом. Они впервые слышат о таком деле. Но спорить с муллой не решаются. Однако участвовать в таком деле – тоже.

В конце концов, грехи на себя берет дальний родственник по материнской линии дядя Берген. Один из тех стариков, что все это время охраняли покойника.

Приступают. Молодой мулла отнимает от возраста отца шестидесяти пяти лет двенадцать, то есть те годы, когда человек считается незрелым. И начинает читать молитвы. Отчитывать грехи. Он должен прочитать их пятьдесят три.

Обряд длится долго. Но все почтительно слушают, как распевной арабской вязью тянутся стихи

Корана. Амантай даже начинает дремать во время этого действа. Он думает сквозь сонный туман, окутывающий его душу:

«Наверное, этот обряд не является мусульманским. По-моему, в Коране не сказано ничего о передаче грехов одного человека другому. Если я не ошибаюсь, то Ислам утверждает, что перед Богом каждый отвечает за свои поступки сам. Но не будешь же спорить тут до хрипоты, да еще на похоронах. Пусть делают, как хотят. Ведь все сегодня перемешалось в нашей жизни. И обряды и порядки. Есть еще и другая версия этого обряда. Дядя Берген сказал, что раньше к телу покойника прикладывали разноцветную веревку и приговаривали: “Разноцветная веревка, прими на себя все грехи этого человека. Какой, однако, вздор. Старое уходит на наших глазах, а новое еще не утвердилось”».

Он резко просыпается от дремы. Мулла останавливается. А маленький, коренастый с обветренным лицом Берген подтверждает прилюдно, что он принял грехи на себя, и произносит традиционную формулу:

– Ыксат пидиясни алдым, иба еттиим!

Опять заспорили, когда пришла пора выносить покойного из дома. Дядя Марат важно говорит:

– Человека надо выносить головой вперед! Потому что он так и рождается!

Берген, принявший на себя грехи, заявляет:

– Нет, наверное, надо нести ногами вперед. Так правильнее! Он ведь уходит. Ступает за порог.

– Но так делают русские, христиане! – замечает кто-то из стариков.

В конце концов, победил мулла. Как более грамотный во всех этих делах. Несмотря на молодость, он уже много народу перехоронил.

Дядя Марат махнул на все рукой с черной траурной повязкой на рукаве, но все-таки отвоевал себе право сказать на кладбище надгробную речь о брате.

Похоронная процессия, в которой перемешались между собою многие односельчане, в том числе русские, немцы, казахи, уйгуры, двинулась на кладбище. Вот он – тихий сельский погост, отмеченный кустами и деревьями оазис посреди бескрайнего поля.

Здесь часть кладбища занята оградками, крестами, пирамидками со звездами, а часть мазарами – памятниками с изображением мусульманского полумесяца. В этой части и решено упокоить тело Турекула.

Процессия остановилась. Носилки с завернутым в ковер телом поставили рядом с уже подготовленной по всем канонам ислама могилой. Ямой с глубокой боковой нишей.

Тут опять вышла заминка. Поспорили молодой мулла и седой дядя, кому первому говорить. Но здесь верх взял последний.

И надгробная речь бывшего заведующего организационным отделом ЦК громко и торжествующе прозвучала над притихшими поселянами и окружающими их крестами и полумесяцами.

Потом за дело взялся мулла.

А сын правоверного коммуниста Амантай Турекулов прощался навеки в эти минуты не только с отцом, но и с той эпохой, в которой

он жил. «Где тот мир? – думал он. – Где тот мир, который еще вчера казался нам вечным и незыблемым. Словно мановением чьей-то руки в мгновение ока переменилась сцена жизни. Спектакль окончен. Великая коммунистическая иллюзия разрушена. Мираж растаял так, словно его и не было никогда. И только люди-актеры и зрители этой грандиозной постановки в растерянности и страхе стоят и оглядываются вокруг. Вот она была и нету! И надо жить. А как? Кто объяснит им, что происходило? Дядя? Мулла? Вряд ли. Вот и отец пытался удержаться в прежней системе координат. И отстал. Навсегда. Теперь уж навсегда. Мне легче. Я вовремя вышел из нее. Ибо никогда не верил в коммунизм. Слишком много знал. А он верил! Да! А верю ли я в то, что сейчас делаю? Или опять приспосабливаюсь и мимикрирую? Сам не знаю!» – И Амантай, несомненно, такой успешный и современный, вдруг почувствовал, что он страшно завидует отцу. Потому что отец знал что-то такое важное, и это что-то давало ему силы жить.

Четверо мужчин из их рода разворачивают ковер. Амантай в последний раз смотрит на завернутое, спеленатое в саван маленькое тело отца.

На ковре же его опускают в могилу. Туда же спускается младший брат Еркен и еще один парень. Уже внутри они быстро, молча развязывают завязки савана, укладывают тело в нишу. Потом вылезают поочередно наружу.

Все. Амантай берется за черенок. И бросает первые три лопаты сухой пыльной земли…

А мулла, бывший учитель, снова читает суры из Корана. А кто-то из родственников уже ходит по притихшей толпе односельчан, раздает платок с завернутыми в них поминальными деньгами.

Мулла заканчивает чтение. И, вглядываясь в разношерстный сельский народ, громко спрашивает по-русски:

– Нет ли долгов у покойного? Не задолжал ли он кому-либо из вас?

Тишина.

«Какие у него долги? – думает Амантай. – Все он в этой жизни сделал как надо!»

И уже понимая, что отца больше нет и потеря эта навсегда, неожиданно для самого себя по-детски всхлипывает и вытирает неизвестно откуда взявшуюся предательскую слезу. Мулла оборачивает к нему строгое нахмуренное лицо и говорит по обычаю:

– Готов ли ты, сын, погасить долги покойного?

– Да, да! – всхлипывает Амантай, доставая носовой платок из кармана.

Амантай говорит это чисто механически и даже не понимает до конца, что, задавая этот вопрос, мулла указывает на то, что теперь он, Амантай Турекулов, старший в роду и ответчик за все.

На обратном пути с кладбища рядом с ним идет отец Шурки Дубравина. Завязывается разговор.

– Как ты там, Амантай Турекулович? Что дальше-то будет? – спрашивает его с надеждой в голосе длинный и уже начавший по-стариковски горбиться Алексей. – Говорят, вы у Кажегельдина правая рука?

– Все будет хорошо! – привычно-буднично отвечает он. А сам думает: «Мы строим национальное государство. И будет ли в нем место вам, я не знаю. Вот Дубравин, Франк уже отбыли на свои исторические родины. Наверное, они правы. Каждый теперь за себя. Жаль, что это не объяснишь сегодня старикам, которые привыкли к интернациональной трескотне». Но ничего этого он не говорит. А просто спрашивает:

– А ваш Шурка что пишет, дядя Алексей?

– В Москве устроился. Какой-то бизнес делает. Нам помогает потихоньку доживать свой век. Старые мы уже…