Вик

Аврора Белль

Это сработало.

Боже мой. Это сработало.

Я сделала мысленную пометку поцеловать Кастора в губы в следующий раз, когда увижу его.

Роам не отпускал мою руку, пока вел меня на кухню, поддерживая меня, пока я медленно и аккуратно спускалась по лестнице. Как только мы оказались на кухне, Роам оставил меня у двойной двери, открыл шкафы, взял коробки и контейнеры, а затем вздохнул:

— Меня тошнит от этого дерьма, оставленного в моей гребаной кладовой. — Его челюсти сжались, когда он поднял одну коробку, встряхнул ее и сказал: — Ничего, кроме крошек. — Потом заглянул

в другую коробку. — В этой осталось четыре крекера. — Он вытащил коробку с макаронами с сыром и осмотрел ее, прежде чем бросить на стойку. — Просроченные. — Он подошел к холодильнику и открыл его, осматривая содержимое. — Ты умеешь готовить?

— Не очень хорошо, — тихо признала я хриплым голосом.

И он сузил на меня глаза.

— Почему, черт возьми, нет? Твоя мама тебя не научила?

В моей голове она хихикнула, и мои руки покрылись мурашками.

Я сделала осторожный шаг вперед, бессознательно почесывая руку, покачала головой и неохотно произнесла:

— Она умерла, когда я была ребенком.

Я не искала сочувствия, поэтому не удивилась, когда его не получила. Вместо этого он сердито посмотрел на меня.

— Чем ты планируешь кормить своего ребенка? Замороженные наггетсы и яйца?

Во-первых, я любила динозавров-наггетсы. Я начинала с того, что покусывала их конечности, затем их маленькие головы, пока, наконец, не поглощала их восхитительные тела. У меня всегда была коробка в морозилке на тот случай, если я похищала Лиди, и всякий раз, когда я это делала, я кормила ее всем тем, что ей обычно не разрешалось есть.

Во-вторых, не было на свете ребенка, который бы не любил вафли. Моему ребенку очень повезет, если на завтрак будут яичные вафли. И иногда, мы бы их ели. Так что подайте на меня в суд.

Эта тема разговора заставила меня чувствовать себя более непринужденно с этим непредсказуемым человеком. Я сделала еще один шаг вперед, затем еще один, пока не села на табуретку у острова. И мне пришлось уступить, Роам был прав. Мне действительно нужно было освежить те небольшие кулинарные навыки, которые у меня были.

— Я думала попросить маму Вика научить меня.

— Она хороша? — рассеянно спросил он, бросая в сковороду пару яиц.

— Самая лучшая, — с благоговением ответила я и, глядя на этого сурового человека, который готовил мне яйца только потому, что я сказала ему, что голодна, я задавалась вопросом, сможет ли легкий разговор распутать первую нить того, что, как я надеялась, было много. Он манипулировал, но я тоже могла. Итак, я начала говорить, сначала осторожно.

— Она готовит так, будто никогда не уезжала из России. — Потом чуть более открыто. — Готовит еду, от которой слюнки текут. За ее торты можно умереть. Моя мама была не совсем Мартой Стюарт, поэтому, когда я пошла к Вику и увидела, какая у него мама, я позавидовала. В его доме я всегда чувствовала себя более комфортно, чем в своем. — Я надеялась показаться послушной и пассивной, опустив взгляд и произнеся: — Я хочу быть такой мамой.

Но если я надеялась, что Роама расчувствуется, то была жестоко разочарована. Особенно, когда он сказал отчужденно:

— Послушай, мне не нужно слушать историю твоей жизни. —

Он выложил яйца на тарелку и пододвинул ко мне. — Чем быстрее ты поешь, тем быстрее вернешься в свою клетку, а я смогу вернуться к работе. — Он протянул мне вилку, и, когда я потянулась, чтобы взять ее, он убрал ее за пределы досягаемости. И я моргнула. — Тебе есть, что мне сказать?

Мои глаза были ледяными, но я сохраняла ровный тон.

— Спасибо.

Он протянул ее еще раз, и я медленно потянулась к ней. Когда стало ясно, что он не собирается ее забирать, я зажала ее между пальцами и поднесла к тарелке до того, как у меня потекла слюна, причем не в хорошем смысле.

Внезапно я закрыла глаза, и мое дыхание стало тяжелым. Холодный пот выступил у меня на лбу, и я схватилась за край островка, тяжело сглотнула и натужно произнесла:

— Ванная.

Роам усмехнулся.

— О нет, дорогая. Ты сидишь здесь, ешь, потом делаешь свои дела, прежде чем вернуться в свою клетку. Вот что происходит.

У меня закружилась голова, когда запах яиц становился все сильнее и сильнее, пока я с грохотом не отодвинула тарелку и не выдохнула дрожащим голосом:

— Я себя не очень хорошо чувствую.

— Мне плевать. А теперь ешь.

О, нет. Вот оно.

Через несколько секунд комок в горле увеличился в четыре раза, а тело согнулось. Одной рукой я прикрыла рот, а другой держалась за живот, и тут меня начало тошнить. Я знала, что сейчас неподходящее время, но, к моему большому удовольствию, я злорадствовала, увидев, как скривилась губа Роама, когда он понял, что я не притворяюсь. Я встала и обогнула остров, устремляясь к ближайшему предмету, в который могла придумать, чтобы меня вырвало.

Кухонная раковина.

Я успела как раз вовремя, чтобы выплеснуть то немногое, что у меня было в желудке, в кухонную раковину с широким дном, и звука моих рвотных позывов вместе с шумом рвоты, который, казалось, эхом разносился по комнате, было достаточно, чтобы вызвать отвращение у любого.

— Черт возьми, — пробормотал Роам, потянувшись, чтобы включить воду, позволяя ей течь, а я продолжала прерывисто дышать и выплевывать остатки горечи изо рта.

Потная и слабая, я потянулась к воде, используя дрожащие руки как чашку, и поднесла прохладную воду ко рту. Первые несколько раз я просто промывала рот. Следующие несколько раз я брала холодную воду и плескала ею на лицо, надеясь смыть это ужасное чувство беспомощности, которое мучило меня.

Я была такой уставшей. Я просто хотела пойти домой.

— Роам, — почти взмолилась я, все еще свешивая голову над раковиной. — Пожалуйста, позволь мне уйти.

Но Роам не был тронут. И когда его пальцы обвились вокруг моей руки, сжав ее достаточно сильно, чтобы ее защипало, он дернул, заставляя меня смотреть на него. Капли воды стекали по моей шее, в рубашку и на грудь.

Яростный взгляд Роама остановился на мне.

— Я скорее убью тебя, чем отпущу. — Мой желудок перевернулся, потому что я не услышала ничего, кроме честности в этих резких словах. — Если я не получу то, что хочу, — поклялся он, — никто не получит того, чего хочет он.