Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже

Дюма-отец Александр

Теперь все заботы мушкетера заключались в том, чтобы присматривать за Портосом.

Надо заметить, однако, что Портос совсем не заслуживал такого недоверия. Он и не помышлял о худом. Может быть, в первую минуту своего появления д'Артаньян и внушил ему некоторое подозрение; но почти тотчас же Д'Артаньян снова занял в его добром и мужественном сердце то место, которое он занимал в нем всегда, и ни малейшая тень не омрачала взгляда Портоса, когда он с нежностью устремлял глаза на своего друга.

Когда

они высадились, Портос спросил, ждут ли его лошади; действительно, они ждали на перекрестке дороги, которая, огибая Сарзо, идет к Ванну.

Лошадей было две: одна для дю Баллона, другая для его конюшего.

С той поры как Мушкетон передвигался только в тележке, Портос завел себе конюшего.

Д'Артаньян ждал, что Портос предложит послать конюшего за лошадью, и собирался отказаться от этой любезности… Но ничего подобного не случилось. Портос просто приказал слуге сойти с седла и ждать его возвращения в Сарзо, а д'Артаньяну предложил сесть на лошадь конюшего.

Тот так и сделал.

— Ну, вы человек предусмотрительный, Портос, — сказал мушкетер своему другу, садясь на лошадь.

— Да, но это любезность Арамиса. Моих лошадей здесь нет, и Арамис предоставил в мое распоряжение свои конюшни.

— Черт возьми! Отличные лошади, хотя и епископские, — заметил Д'Артаньян. — Впрочем, ведь Арамис не обыкновенный епископ.

— Святой человек, — гнусаво произнес Портос, воздев глаза к небу.

— Значит, он сильно переменился, ведь мы знали его нечестивцем.

— На него снизошла благодать.

— Великолепно, — воскликнул Д'Артаньян. — Теперь мне еще больше хочется его видеть.

И он пришпорил лошадь, ускорив ее шаг.

— Ого, — сказал Портос, — если мы поедем так, то будем на месте через час, а не через два.

— А далеко это отсюда?

— Четыре с половиной лье.

— Значит, надо ехать быстро.

— Знаете, мой друг, — заметил немного погодя д'Артаньян, — ваша лошадь уже вспотела.

— Да, очень жарко. Видите, показался Ванн?

— Отлично вижу; кажется, очень красивый город.

— А вы никогда не бывали в нем?

— Никогда.

— И не знаете города?

— Нет.

— Так смотрите, — сказал Портос, привставая на стременах, что заставило его лошадь присесть на передние ноги. — Видите вон там залитый солнцем шпиль?

— Вижу.

— Это собор святого Петра. Теперь смотрите: видите в предместье второй крест?

— Вижу.

— Это Сен-Патерн, любимая приходская церковь Арамиса. По преданию, святой Патерн был первым, ваннским епископом. Правда, Арамис говорит другое. Но ведь он такой ученый, что, может быть, это только паро… пара…

— Парадокс? — подсказал Д'Артаньян.

— Вот именно. Благодарю. Язык плохо слушается меня. Очень жарко.

— Продолжайте,

мой друг, — сказал Д'Артаньян, — продолжайте свои интересные объяснения. Что это за огромное белое здание, в котором много окон?

— А! Это коллегия иезуитов. Вы попали в самую точку. Видите рядом с коллегией большой дом с башенками прекрасного готического стиля, как говорит этот дурак Жетар? Там живет Арамис.

— Как? Не в епископстве?

— Нет, епископский дом — развалина. Кроме того, он стоит в городе, Арамису же больше нравится предместье. Оттого он больше и любит Сен-Патерн, что эта церковь в пригороде. К тому же в предместье есть фехтовальный зал, площадка для игры в мяч и доминиканский монастырь. Вот он, с колокольней до самого неба. Предместье точно отдаленный город: стены, башни, рвы; даже набережная доходит до него, и к ней пристают суда. Если бы наш капер не сидел на восемь футов в воде, мы бы подплыли, распустив паруса, к самым окнам Арамиса.

— Портос, друг мой, — воскликнул д'Артаньян, — вы сущий кладезь премудрости, источник глубоких и остроумных размышлений. Вы меня поражаете.

— Вот мы и приехали, — сказал Портос, с обычной скромностью меняя тему разговора.

«И кстати, — подумал д'Артаньян, — лошадь Арамиса тает на глазах, словно сделана из льда или снега».

Они въехали в предместье, но едва сделали шагов сто, как с изумлением увидели цветы и листья, покрывавшие улицу. На древних ваннских стенах висели старинные, редкие ковры. С железных балконов свешивались белые драпировки, усеянные букетами. На улицах не было ни души: чувствовалось, что все население собралось где-то в одном месте.

Внезапно, повернув за угол, д'Артаньян и Портос услышали пение. Разряженная по-праздничному толпа виднелась сквозь дым ладана, который синеватыми клубами поднимался к небу; целые тучи розовых лепестков взвивались до окон вторых этажей. Над потоком голов виднелись кресты и хоругви, под сенью которых шли молодые девушки в белых платьях и в венках из васильков.

По обеим сторонам улицы двигалась процессия, шли солдаты гарнизона с букетами в дулах ружей и на концах пик.

Это был крестный ход.

Пока д'Артаньян с Портосом, скрывая свое нетерпение, почтительно смотрели на процессию, к ним приблизился роскошный балдахин. Перед ним шло сто иезуитов и сто доминиканцев, а позади два архидьякона, казначей, исповедник и двенадцать каноников.

Под балдахином взору друзей представилось благородное бледное лицо, обрамленное черными с проседью волосами, с тонкими, строго сжатыми губами и узким, выдающимся вперед подбородком. Эта гордая голова была увенчана митрой, благодаря которой лицо епископа казалось не только величественным, но и аскетически сосредоточенным.