Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже
Шрифт:
Этого было достаточно, чтобы успеть прочитать драгоценную бумагу. Я поспешно приложил друг к другу обо части ее; буквы стали уже расплываться, но тем не менее мне удалось разобрать написанное.
— И что же вы там прочли, монсеньер? — спросил глубоко заинтересованный Арамис.
— Достаточно, чтобы узнать, что мой гувернер был дворянином, а Перонетта, не будучи важною дамой, была все же не простая служанка. Наконец, я узнал, что и я сам не совсем темного происхождения, — ведь королева Анна Австрийская и первый
Молодой человек остановился; он был слишком взволнован.
— Ну а дальше? Что было дальше? — поторопил его Арамис.
— Было, сударь, что рабочий, — ответил молодой человек, — ничего, конечно, не обнаружил в колодце, хотя и обыскал его со всей тщательностью; было, что края колодца, облитые водой, обратили на себя внимание моего гувернера; было, что я не успел обсохнуть на солнце, и Перонетта сразу увидела, что я в мокрой одежде; было, наконец, и то, что я заболел горячкой от купания в студеной воде и волнения, порожденного во мне моими открытиями, и моя болезнь сопровождалась бредом, в котором я рассказал обо всем, так что, руководствуясь моими же собственными признаниями, сделанными в бреду, мой гувернер нашел в изголовье кровати оба обрывка письма, написанного рукою королевы.
— Ах, — вздохнул Арамис, — теперь я понимаю решительно все.
— Все дальнейшее — не более как мои домыслы. Бедные люди, надо полагать, не посмели скрыть происшедшего, написали обо всем королеве и отправили ей разорванное письмо.
— После чего, — добавил Арамис, — вас забрали и поместили в Бастилию.
— Как видите.
— А услужившие вам исчезли?
— Увы!
— Не будем больше думать о мертвых, — сказал Арамис, — посмотрим, можно ли сделать что-нибудь для живого. Вы сказали, что смирились со своей участью. Так ли?
— Я и сейчас готов повторить то же самое.
— И вы не стремитесь к свободе?
— Я уже ответил на этот вопрос.
— Вам не ведомы ни честолюбие, ни сожаление, ни мысли о жизни на воле?
Молодой человек ничего не ответил.
— Почему вы молчите? — спросил Арамис.
— Мне кажется, что я сказал вам достаточно много и что теперь ваш черед. Я устал.
— Хорошо. Я повинуюсь вам, — согласился Арамис.
Он весь как-то подобрался. Лицо его приняло торжественное выражение.
Чувствовалось, что он подошел к наиболее важному моменту той роли, которую он должен был играть в тюрьме перед узником.
— Мой первый вопрос… — начал Арамис.
— Какой же? Говорите.
— В доме, в котором вы обитали, не было ни одного зеркала, не так ли?
— Что это такое? Я не знаю, что означает произнесенное вами слово; я никогда не слышал его.
— Зеркалом называют предмет меблировки, отражающий в себе все остальные предметы; так, например, в стекле, подвергнутом соответствующей обработке, можно увидеть
— Нет, в доме не было зеркала, — ответил молодой человек.
Арамис огляделся вокруг и заметил:
— Его нет и здесь; тут приняты те же предосторожности, что и там.
— Какова же их цель?
— Сейчас вы узнаете. А теперь простите меня; вы сказали, что вас обучали математике, астрономии, фехтованию, верховой езде, но вы не упомянули истории.
— Иногда мой воспитатель рассказывал мне о деяниях Людовика Святого, Франциска Первого и Генриха Четвертого.
— И это все?
— Приблизительно все.
— И здесь я усматриваю тот же расчет: подобно тому как вас лишили зеркал, отражающих окружающие предметы, вас лишили также знакомства с историей, отражающей прошлое. Со времени вашего заключения вам запретили к тому же книги; таким образом, вам неизвестны многочисленные события, зная которые вы могли бы объединить в нечто цельное ваши разрозненные воспоминания и различные побуждения вашей души.
— Это верно, — сказал молодой человек.
— Выслушайте меня: я коротко расскажу вам о том, что произошло во Франции за последние двадцать три или двадцать четыре года, то есть с вероятной даты вашего рождения на свет божий, то есть с того момента, который представляет для вас особенный интерес.
— Говорите.
На лице молодого человека снова появилось присущее ему серьезное и сосредоточенное выражение.
— Знаете ли вы, кто был сыном Генриха Четвертого?
— Я знаю, по крайней мере, кто был его преемником.
— Откуда вы узнали об этом?
— На монете тысяча шестьсот десятого года изображен Генрих Четвертый; между тем на монете тысяча шестьсот двенадцатого года изображен уже Людовик Тринадцатый. На основании этого, поскольку вторую монету отделяют от первой только два года, я сделал вывод, что Людовик Тринадцатый, очевидно, и был преемником Генриха Четвертого.
— Итак, — продолжал Арамис, — вы осведомлены о том, что последним королем, царствовавшим до нашего короля, был Людовик Тринадцатый.
— Да, осведомлен, — ответил молодой человек, слегка покраснев.
— Это был государь с благородными намерениями, с широкими планами, но выполнение их постоянно откладывалось из-за разных несчастий и борьбы, которую пришлось вести его первому министру Ришелье с французской знатью. Он — я говорю о Людовике Тринадцатом — был человеком слабохарактерным. Умер он еще молодым и в печали.
— Да, я знаю об этом.
— Его долго терзала забота о престолонаследнике. Для государей это очень мучительная забота, ибо они должны думать не только о том, чтобы оставить по себе добрую память, но и о том, чтобы их замыслы жили и после их смерти и дело их было продолжено.