Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2
Шрифт:
– Я не в силах выразить вашему величеству, как я счастлив.
– Да, господин Фуке, у меня было предубеждение против вас.
– Я чувствовал себя тогда очень несчастным, государь.
– Но оно прошло. Разве вы не заметили?
– Как не заметить, государь; но я покорно ожидал дня, когда откроется правда. Видимо, такой день настал.
– Значит, вы знали, что были в немилости у меня?
– Увы, государь.
– И знаете почему?
– Конечно, король считал меня расточителем.
– О нет!
– Или, вернее, посредственным администратором.
– Да, я считал; но я убедился, что это была ошибка.
Фуке поклонился.
– И никаких возмущений, никаких жалоб?
– Ни того, ни другого, а деньги есть, – сказал Фуке.
– Да, в последний месяц вы меня прямо засыпали деньгами.
– У меня есть еще не только на необходимое, но и на все капризы его величества.
– Слава богу! Нет, господин Фуке, – сделался серьезным король, – я не подвергну вас испытанию. С сегодняшнего дня в течение двух месяцев я не попрошу у вас ни гроша.
– Я этим воспользуюсь и накоплю для короля пять или шесть миллионов, которые послужат ему фондом в случае войны.
– Пять или шесть миллионов?
– Только для его дома, разумеется.
– Вы думаете, следовательно, о войне, господин Фуке?
– Я думаю, что бог дал орлу клюв и когти для того, чтобы он пускал их в дело в доказательство своей царственной природы.
Король покраснел от удовольствия.
– Мы очень много истратили в последние дни, господин Фуке; вы не будете ворчать на меня?
– Государь, у вашего величества впереди еще двадцать лет молодости и целый миллиард, который вы можете истратить в эти двадцать лет.
– Целый миллиард! Это много, господин Фуке, – улыбнулся король.
– Я накоплю, государь… Впрочем, ваше величество имеет в лице господина Кольбера и меня двух драгоценных людей. Один будет помогать вам тратить эти деньги – это я, если только мои услуги будут приняты его величеством; другой будет экономить – это господин Кольбер.
– Господин Кольбер? – с удивлением спросил король.
– Разумеется, государь; господин Кольбер прекрасно умеет считать.
Услышав такую похвалу врагу из уст врага, король почувствовал полное доверие к Фуке. Все это потому, что ни тоном голоса, ни взглядом Фуке не выдал себя; это не была похвала, произнесенная для того, чтобы потом выругать.
Король понял и, отдавая должное такому уму и великодушию, сказал:
– Вы хвалите господина Кольбера?
– Да, государь, потому что это не только достойный, но и очень преданный интересам вашего величества человек.
– Вы так думаете потому, что он часто противоречил вашим намерениям? – спросил с улыбкой король.
– Именно, государь.
– Объясните мне это, пожалуйста.
– Да очень просто. Я человек, нужный для того, чтобы раздобыть деньги, а он для того, чтобы не дать им уплыть.
– Полно, господин суперинтендант; вы, может быть, скажете мне что-нибудь, что внесет поправку в этот лестный отзыв.
– В отношении административных способностей, государь?
– Да.
– Ни
– Неужели?
– Клянусь честью, я не знаю во Франции лучшего приказчика, чем господин Кольбер.
В 1661 году слово приказчик не содержало в себе признака подначальности, который придают ему в настоящее время; но в устах Фуке, которого король только что назвал господином суперинтендантом, оно приобретало оттенок чего-то унизительного, так что сразу открыло целую пропасть между Фуке и Кольбером.
– Однако, – сказал Людовик XIV, – как Кольбер ни скуп, а ведь это он распоряжался моими праздниками в Фонтенбло, и я уверяю вас, господин Фуке, что он нисколько не мешал уплывать моим деньгам.
Фуке поклонился и ничего не ответил.
– Разве вы этого не находите? – спросил король.
– Я нахожу, государь, – отвечал Фуке, – что господин Кольбер проявил огромную распорядительность и в этом отношении вполне заслуживает похвалы вашего величества.
Слово распорядительность являлось прекрасным дополнением к слову приказчик. Никто не мог сравниться с королем в отношении чуткости к малейшим оттенкам речи и умения улавливать самые замаскированные намерения. Поэтому Людовик XIV понял, что, с точки зрения Фуке, приказчик был слишком честен, то есть что роскошные праздники в Фонтенбло могли бы быть еще роскошнее.
И король сделал отсюда вывод, что присутствовавшие могли, пожалуй, найти недостатки в его увеселениях; он испытал досаду провинциала, который приезжает в Париж, разрядившись в самые лучшие платья: люди элегантные или чересчур пристально смотрят на него, или совсем не обращают внимания. Это столь трезвая, но в то же время тщательно обдуманная часть разговора Фуке внушила королю еще большее уважение к уму и дипломатическим способностям министра.
Фуке удалился, и король лег в постель, немного недовольный и раздраженный только что полученным замаскированным уроком; целых полчаса он ворочался, вспоминая вышивки, драпировки, меню угощений, архитектуру триумфальных арок, подробности иллюминации и фейерверков, устроенные по распоряжению приказчика – Кольбера. Мысленно перебрав все, что произошло в течение этой недели, король нашел несколько пятен на картине своих празднеств.
Фуке со своей изысканной вежливостью, тактичностью и щедростью только что сильно уронил Кольбера в глазах короля. Этому последнему никогда не удавалось так повредить Фуке, как ни пускал он в ход всю свою пронырливость, злобность и упорную ненависть.
XXIX. Фонтенбло в два часа утра
Как мы видели, де Сент-Эньян покинул королевские комнаты в тот самый момент, когда туда входил суперинтендант.
Де Сент-Эньян получил поручение, которое нужно было выполнить как можно скорее; это значит, что де Сент-Эньян собирался приложить все старания использовать свое время как можно лучше.