Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2
Шрифт:
– А дальше вот что. Дело идет попросту о мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Вот как! Дорогой де Сент-Эньян, мне кажется, что вы сошли с ума.
– Почему же?
– Я никогда не покровительствовал мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Неужели?
– Никогда.
– А разве не вы представили мадемуазель де Тонне-Шарант принцессе?
– Но вам ведь лучше, чем кому-либо, должно быть известно, дорогой граф, что мадемуазель де Тонне-Шарант из такого дома, что не нуждается ни в какой протекции,
– Вы смеетесь надо мной.
– Нет, честное слово, не понимаю, что вы хотите сказать.
– Значит, вы не причастны к тому, что она допущена ко двору?
– Нет.
– Вы с ней незнакомы?
– Впервые я увидел ее в тот день, когда она представлялась принцессе. А поскольку я совсем не покровительствовал ей, совсем незнаком с ней, то и не могу дать вам, дорогой граф, сведений, которые вы хотели бы получить.
При этом де Гиш сделал движение, как бы намереваясь ускользнуть от своего собеседника.
– Стойте, стойте, – воскликнул де Сент-Эньян, – я вас задержу еще минутку.
– Простите, но мне кажется, что час поздний, пора домой.
– Однако вы не спешили домой, когда я вас встретил, или, точнее, нашел?
– Я к вашим услугам, дорогой граф, если вы собираетесь что-нибудь сказать мне.
– И отлично, клянусь создателем! Получасом раньше, получасом позже – от этого ваши кружева не изомнутся ни больше, ни меньше. Поклянитесь мне, что причиной вашего молчания не являются какие-нибудь дурные сведения об этой девушке.
– Что вы, насколько мне известно, она чиста, как хрусталь.
– Вы обрадовали меня! Однако я не хочу производить впечатления человека, плохо осведомленного в этих делах. Всем известно, что вы поставляли фрейлин ко двору принцессы. По поводу этого сложили даже песенку про вас.
– Дорогой мой, ведь вы же отлично знаете, что при дворе это делают по всякому поводу.
– Вы знаете эту песню?
– Нет, спойте, тогда я буду знать.
– Охотно; правда, я забыл, как она начинается, но помню, как она кончается.
– Ладно, и это уже кое-что.
Всех фрейлин, слышь,Поставщик Гиш.– И смысла мало, и рифма скверная.
– Чего же вы хотите, дорогой мой? Эту песню сочинил не Расин, не Мольер, а Лафельяд; а ведь вельможа не может владеть рифмой, как заправский стихотворец.
– Как досадно, что вы помните только конец.
– Погодите, погодите, вот начало второго куплета.
– Слушаю.
Дал место кавалерМонтале и…– Тьфу! «И Лавальер», – воскликнул нетерпеливо де Гиш, совершенно
– Да, да, это самое, Лавальер! Вы правильно подобрали рифму, дорогой мой.
– Ужасно трудно было догадаться!
– Монтале и Лавальер, вот именно. Этим самым двум девчонкам вы и протежировали.
И Сент-Эньян расхохотался.
– А почему же в песне совсем ничего не сказано о мадемуазель де Тонне-Шарант? – спросил де Гиш.
– Не знаю.
– Итак, вы удовлетворены?
– Разумеется; но там все-таки упоминается Монтале, – сказал Сент-Эньян, продолжая смеяться.
– О, вы ее найдете повсюду! Очень быстрая девица.
– Вы ее знаете?
– Скорее понаслышке. За нее хлопотал некий Маликорн, которому, в свою очередь, протежировал Маникан; Маникан просил меня устроить Монтале фрейлиной при дворе принцессы, а Маликорна офицером в свите принца. Я попросил за них; ведь вы знаете, что я питаю некоторую слабость к этому чудаку Маникану.
– Что же, ваши труды увенчались успехом?
– Что касается Оры де Монтале – да; по отношению к Маликорну – и да и нет, его только терпят. Это все, что вы хотели знать?
– Остается рифма.
– Какая рифма?
– Подысканная вами.
– Лавальер?
– Да.
И Сент-Эньян снова залился смехом, который так раздражал де Гиша.
– Да, это точно, я ввел ее к принцессе, – проговорил де Гиш.
– Ха-ха-ха!
– Но, дорогой граф, – сказал очень сухо и холодно де Гиш, – вы сделаете мне большое одолжение, если не будете отпускать шуточек относительно этого имени. Мадемуазель Ла Бом Леблан де Лавальер особа совершенно безупречная.
– Совершенно безупречная?
– Да.
– А разве до вас не дошли последние слухи? – спросил де Сент-Эньян.
– Нет, и вы очень меня обяжете, дорогой граф, если сохраните эти слухи для себя и для тех, кто распускает их.
– Почему вас так волнует это?
– Потому что де Лавальер любит один из моих близких друзей.
Сент-Эньян вздрогнул.
– Вот как! – воскликнул он.
– Да, граф! – продолжал де Гиш. – Вы самый воспитанный из всех французов и должны понять поэтому, что я не позволю ставить своего друга в смешное положение.
– Понимаю как нельзя лучше!
И Сент-Эньян прикусил губы от досады и обманутого любопытства.
Де Гиш вежливо поклонился ему.
– Вы прогоняете меня, – сказал Сент-Эньян, которому до смерти хотелось узнать имя друга.
– Нисколько, дражайший… Я собираюсь кончить свои стихи к Филис.
– Что же это за стихи?
– Четверостишие. Понимаете ли, четверостишие – тонкая вещь.
– Еще бы!
– А так как из четырех стихов мне осталось сочинить еще три с половиной, то я хочу сосредоточиться.