Виктор Авилов
Шрифт:
Что же касается Ланцелота, очень интересным представляется сравнение, найденное самим Виктором Авиловым: «Для меня Гамлет прежде всего это активное добро. И он очень близок… Ланцелоту… Они оба — рыцари. В них — все лучшее, что было когда-то (а может быть, это относится ко всем временам): вера в человека, в добро, честь и достоинство, благородство, умение прощать и быть великодушным».
Втайне он хотел того же для себя — уметь во всех жизненных перипетиях быть благородным, великодушным, уметь прощать, сохранять честь и достоинство при любых условиях, верить в человека. Он и старался так жить — с годами все больше и больше. Может быть, именно потому часто горько заблуждался, окружал себя порой недостойными людьми, совершал какие-то
«Носороги», спектакль, вновь открывший нам «другого Авилова», появился в репертуаре Театра на Юго-Западе в 1982 году, скорее вопреки обстоятельствам, нежели благодаря им. Достаточно хотя бы вскользь вспомнить это глухое застойное время (смерть Л. И. Брежнева, приход к власти Ю. В. Андропова, ужесточение мер, направленных на трудовую дисциплину и борьбу с пьянством, и т. д.), чтобы понять, насколько не к месту были рассуждения Валерия Беляковича обо всех материях, запечатленных в пьесе классика абсурдизма Эжена Ионеско. Он мог сколько угодно говорить о том, что ставит антифашистскую пьесу, — было ясно, как день, что речь идет о тоталитарном государстве, все сильнее и сильнее «закручивающем гайки». Очень емко и точно написал об этом времени яркий, талантливый, безвременно ушедший питерский режиссер Владислав Пази в своей книге «Театральный транзит»: «…Тогда мы были уверены, что все это навсегда. По крайней мере, на протяжении нашей жизни. Блоковское „Умрешь, начнешь опять сначала, и повторится все, как встарь“ казалось написанным именно про нас. Ну, не будет Брежнева в телевизоре — будет следующий. Он и был. Но дело даже не в этом — время стояло. Застой — определение, хоть и прозвучавшее в официозе и затертое, но на удивление верное. В этом времени была своя, подчас достаточно достойная и интересная, но какая-то обреченно безрадостная жизнь. Хотя это была наша единственная жизнь — и мы над чем-то смеялись, на что-то соглашались, а от чего-то отказывались. Иногда было весело. Но радостно? Нет, не помню. Ну, может быть, изредка и ненадолго… „В поисках радости“ называлась одна из самых популярных пьес».
Написанная Виктором Розовым в 1950-х годах, эта пьеса действительно на протяжении десятилетий оставалась одной из самых репертуарных, но как причудливо менялся смысл ее названия, как по-разному звучал он в разные десятилетия, какая издевательская нотка появилась в нем в расцвет застоя!..
Виктор Авилов сыграл в «Носорогах» небольшую, но чрезвычайно важную роль человека, который протестует против всеобщего «оносороживания», не желая, чтобы время стояло, чтобы жизнь оставалась навсегда «обреченно безрадостной». Его Беранже — отнюдь не революционер, не идеологический борец; это человек, не до конца понимающий, но интуитивно осознающий, что подлинная жизнь — это все-таки нечто совершенно иное. И это иное надо уметь утвердить — пусть и очень жестокой ценой.
Наталья Кайдалова, работавшая в ту пору в Театре на Юго-Западе завлитом, писала: «Он был замечательным исполнителем роли Беранже… Предельно точен в изображении „странного“, „не такого как все“ человека, которому неуютно жить в мире буржуазного самодовольства, в атмосфере всеобщего абсурда. Его задевают расистские выходки Жана, на него наводят тоску рассуждения философствующих обывателей, он не понимает „элементарных“ вещей и чувствует себя лишним на земле. Его пробуждает к жизни вселенская катастрофа — благодаря ей он возрождается и находит себя — последнего рыцаря и защитника человечества и человечности, который „не капитулирует“».
«Одинокая фигура Авилова посреди ревущего стада носорогов — это сделано сильно… То, что сделал Авилов, — это гимн одинокому человеческому гению, противоставшему всеобщему распаду», — писал Игорь Золотусский.
Кто знает? Может быть, именно после этой роли к Виктору Авилову пришло твердое ощущение его человеческого назначения, неразрывно слитого с профессией? Как назвать, определить
Да, наверное, так… Ведь многое забывается, стирается со временем, но невозможно забыть, как Беранже Виктора Авилова кричал в финале спектакля: «Я — человек!..»
Виктор Авилов высоко ценил эту роль, по его собственным словам, по ходу развития сюжета в спектакле Беранже вырастает из обывателя в подлинного борца. «И хотя сам Ионеско лишь условно дает Беранже в руки его ружье для борьбы с носорогами, мне, когда я играю, нужна уверенность, что победа осталась за героем. Не только духовная, но и конкретная. Герой остался жив, носороги его не растоптали, и он в конечном итоге победил. Понимая всю наивность этой веры, я все-таки для того, чтобы сыграть роль, должен в это верить».
Можно без преувеличения сказать, что на спектакль хлынула вся театральная Москва — еще бы! Где можно было увидеть пьесу Ионеско, поставленную столь недвусмысленно и резко?! Актеры по сей день вспоминают волнение профессора ГИТИСа, крупного знатока французской литературы И. Б. Дюшена, который встретился с ними после просмотра и долго говорил с труппой. Альфред Шнитке надолго остался в зале после конца спектакля — не мог уйти и говорить не мог…
Гром просто должен был грянуть — и он грянул. Был издан специальный приказ министра культуры СССР Демичева, где идеологически вредными объявлялись спектакли «Борис Годунов» Юрия Любимова, «Самоубийца» Валентина Плучека и «Носороги» Валерия Беляковича. С одной стороны, это, конечно, была большая честь для театра, существующего всего лишь шестой сезон и не имеющего еще никакого официального статуса, находиться в такой компании. С другой же — наиболее крутые меры были предприняты именно по отношению к нему.
«Самоубийцу» Николая Эрдмана закрыли. Юрия Любимова отстранили от руководства Театром на Таганке, а вскоре и лишили гражданства, вынудив уехать из страны. Театр же на Юго-Западе просто-напросто прикрыли.
Началась изнуряющая трехмесячная борьба с бесконечными походами Валерия Беляковича в горком партии, Министерство культуры, по другим высоким инстанциям… Хорошо еще, что руководство Гагаринского района решило поддержать «свой театр» — во многом благодаря заведующей отделом культуры исполкома Л. М. Рюминой театр разрешили вновь открыть в сентябре 1983 года. Но — с условием.
Отныне комиссия главного управления культуры Мосгорисполкома должна была принимать каждый спектакль театра — без этой официальной приемки он не мог играться перед зрителями. Цензура, жесткая, пристрастная, вошла в вольные еще совсем недавно юго-западные стены. Так начался совершенно новый период жизни театра.
Мы вернемся еще позже к «Носорогам», а пока давайте оглянемся чуть-чуть назад — этому «судьбоносному» спектаклю предшествовали «Игроки», «Владимир III степени» и «Театр Аллы Пугачевой». А поскольку Виктор Авилов был занят во всех названных спектаклях, нельзя не остановиться на них хотя бы вкратце.
Гоголевские пьесы «Игроки» и «Владимир III степени» Валерий Белякович соединил в один спектакль. Соединил с помощью невероятно смешного хода: голос по радио, почти истерично надрываясь, повествует о художественных особенностях драматургии Н. В. Гоголя. Это «выступление» стилизовано под школьный урок очень точно — узнаваемы интонации, узнаваемо раздражение учительницы, вынужденной в тысячный раз снова и снова вбивать в головы нерадивых учеников прописные истины. Поначалу Валерий Белякович сам играл роль Ихарева, а Виктору Авилову предназначались роли Швохнева, Утешительного. Но вскоре Авилов начал играть Ихарева — играть необычно, с отчетливо выраженными трагическими нотами. Историю о том, как «вор у вора дубинку украл», театр прочитал горько, с какой-то обреченностью, заставляющей вспомнить приведенные выше слова Владислава Пази о доставшемся на нашу долю времени.