Виктор и Маргарита
Шрифт:
Моё отношение к окружающим исчерпывается этой вредной часто цитируемой фразой. Кстати, костюмчик «Хулио Хуренито» давно стал мне узок, но талантливость книги по-прежнему не отрицаю. Я не исповедую и не проповедую идею Эренбурга.
Так вот: об одиночестве, поскольку и мной, и тобой задет этот часто перелопачиваемый вопрос. Недавно заходил к моей знакомой. Первая любовь, когда было 17. Женщина не красивая, но обаятельная. Ищет одиночества. Поскольку поиски её ограничены кругом толпы, я усомнился в успехе поисков. Заходил снова. Оказывается, она не ищет, а бежит одиночества. Не
Сначала рассердилась, затем, вскинув ресницы, они у неё длинные и она ими прекрасно пользуется, созналась: ханжествую, спекулирую на утончённости. Я дал ей рецепт неотразимости. Вообще, я охотно даю рецепты. Они редко делают вред, но всегда бесполезны.
Ты спрашивал о Нине. Что я могу сказать о юной особе, кроме того, что она юна. А о Елене ничего не сообщу, событий с ней не произошло, а мысли её боюсь исказить до неузнаваемости. Лучше потом: сильные духом не исчезают.
Милиционер тащил за шиворот напроказившего мальчишку. Тот орёт: не хватай, не при царском режиме. Когда он вырастет, узнает – действительно, не при царском режиме. А может быть, не вырастет? Кто его знает.
Книжку Перельмана обдумай хорошенько. Я разумею последнюю главу об относительности. Это прекрасное популярное изложение парадоксального учения. Я говорю парадоксального в истинном, а не в искажённом смысле. Парадокс, повторю, кажущаяся нелепость. Когда обдумаешь, напиши: гениальное творение человеческого разума должно доставить тебе неисчислимые удовольствия, даже в том изложении, какое имеется в книге.
На этом заканчиваю краткое письмо: общая усталость, на которую я не жалуюсь, но о которой вторично упоминаю, не позволяет мне формулировать мысли.
156 страниц дипломной работы закончены. Дай бог ещё натянуть с полсотенки и чертежи. Работой недоволен: если бы было время, можно было бы лучше. Но времени нет. Нет.
21 письмо от 26 декабря 1937 года
Человек без эмоций – фикция: все люди достаточно эмоциональны. По-разному: одни выращивают возникшее чувство, другие стараются погасить его, третьи проходят мимо. Последнее скверно. Садовники от эмоции представляют собой в большинстве милых лириков. Иногда – матёрых фанатиков. Это хуже. Пожарники от эмоций, большей частью, люди докторальные. Я хорошо их знаю: язык их умнее мыслей их. Как правило.
Одна знакомая особа, пользующаяся большим успехом в стеклодувных кругах, заболела. По ходу болезни потребовался рентгенографический снимок головы. Я хотел бы иметь на столе снимок черепа популярной особы. Зрелище весьма философское. Вместо хорошенькой головки – гнуснейшего вида пустой череп.
Обещал возвратиться к «Климу Самгину». Не могу: книга настолько большая по мысли, что нет возможности даже бегло охарактеризовать её кратким замечанием. Для меня до «Клима» Горький был просто талантливым писателем, после «Клима» – он не просто талант, но талант воспитанный.
В этом свете
Самому Климу симпатизирую, но об этом потом.
Несмотря на протест с твоей стороны, я всё же коснусь быта: не потому, что быт – моя тайна, а потому, что у меня нет быта. Впрочем, лгу: сегодня я ходил в баню, очень понравилось.
Лучше я поделюсь с тобой впечатлением от новой инженерной работы Ромма «Ленин в Октябре». Осторожно оставляя в стороне содержание фильма, я разрешу произнести несколько «О!» по поводу формального мастерства авторов.
Особенно хороши, помимо полного ансамбля актёров, геометрическая и световая композиция в кадрах. Ромм и его правая рука оператор Волчек запроектировали фильм на очень высоком эстетическом уровне. Знаменательно то, что это их третья работа в кино явилась третьей удачей. Небывало, но факт: не талант, но ум и культура.
Всё должно придти к своему концу. Так и дипломной работе приходит конец. День защиты – в феврале будущего года. Это нелюбый мне день: он принесёт с собой волнение (радость, горе), а состояние напряжения не для меня, я предпочитаю серые будничные дни без радости, без печали.
Будущее моё темно.
Сначала катают по Москве на автомобилях. Потом, вероятно, Тьму-Таракань в качестве прозы. Байдуже, как ты говоришь: мне всё равно. Тьму-Таракань, так Тьму-Таракань.
Ты хотел видеть Пугачёва сквозь призму романтики. Извини, но это нелепая затея: мужик есть мужик. В фильме, по-моему, он достаточно романтизирован.
Давно ожидаемый мною разгром Мейерхольда доставил мне удовольствие не меньшее, чем доставляли его блестящие постановки.
А вот и стихи. Это хорошие стихи неизвестного мне автора:
Почему ты пришла ко мне, ты как смерть бледна?
То ныряет в моем окне, то летит луна.
Что тебе , госпожа Печаль, до моей строки?
Что ты смотришь из-за плеча на черновики?
Даже голосу моему ты теперь чужда,
Так зачем же, я не пойму, ты пришла сюда?
Ты ж не смей, госпожа Печаль, подходить к столу.
Что глазеешь из-за плеча? Уходи во мглу.
Может быть, они тебе понравятся, как понравились мне. А на некоторую их недоработанность не обращай внимания: встречаются хуже.
«Даже голосу моему ты теперь чужда…»
Приветы передал. Шлю ответные.
С Новым годом.
Время
надо мыслить как возраст
Повесть об отце
Первое предисловие
Прадед Виктора Михайловича Мартьянова – Фёдор Мартьянов родился в деревне Коровино в Анастасовской волости Курмышского уезда Симбирской губернии, в трёх верстах от села Порецкое, возможно, в 1850 году. У Фёдора Мартьянова было пять детей: старший Иван, далее Дмитрий, Дарья (в замужестве Веденеева), Елена (в замужестве Ширманова) и Николай.